Тропинка привела меня к задней стене длинного и низкого строения с плоской крышей и пошла вдоль него. Немного не доходя до угла, за который она поворачивала, я остановилась и прислушалась. Не так уж тихо было вокруг, как казалось, когда снег поскрипывал под ногами. Ночь жила тысячью звуков, как пишут в дешевых романах, и изо всей этой тысячи яснее всего выделялись отдаленный шум автотранспорта со стороны недалекого города, невнятное бормотание радиоприемника, доносившееся невесть откуда, и голоса явно с пьяными интонациями то ли спорящих, то ли восторгающихся друг другом людей. Из всей этой сложной мешанины голоса больше всего заинтересовали меня, потому что доносились они с другой стороны здания; возможно, со двора за решетчатыми воротами.
Еще раз напомнив себе самой, что отсутствие собачьих звуков вовсе не гарантирует безопасности, я обогнула псарню и, почти крадучись, направилась к воротам в бетонном ее ограждении. Отсюда разговор слышался яснее.
– Напоминаю тебе, Алексаша, в последний раз. Избавляться от костей твоя пер-регр-р-р... прер-р-рогатива. Будь любезен к утру сделать все как полагается! Чтобы никаких мешков с поганью в гараже не осталось!
Узнаю. Это явно мохнорылый. И пьян не чересчур, если с «прерогативой» справился.
– Но ты мне поможешь, Сергей Иванович! Имей совесть, в конце концов!
Увещевал Сергея Ивановича толстый, престарелый тип, прохлаждавшийся на морозе в одной рубашке и штанах, застегнутых под большим, отвисшим брюхом. Алексаша обнимал мохнорылого за плечи и едва не прижимался щекой к его лицу. На ногах оба стояли нетвердо, покачиваясь и поддерживая друг друга. Собак, к великому моему облегчению, видно не было.
– Э, нет! – Сергей Иванович повел вытянутым вверх указательным пальцем перед носом Алексаши. – Каждому свое!
– Бессердечный ты человек! – проговорил тот с чувством и отшатнулся от мохнорылого.
Потеряв опору друг в друге, оба колыхнулись в разные стороны и, переступив ногами в поисках равновесия, разошлись вовсе, причем Сергей Иванович уперся руками в стену, а Алексаша оказался лицом к воротам. Увидев меня, медленно идущую по двору, он попытался выпрямиться, шагнул назад и, ухнув ночным филином, кратко и тихо матюкнулся.
– А? – не понял его мохнорылый.
– Баба!
– Кто? – возмутился мохнорылый.
– Она!
Алексаша указал на меня рукой и едва не свалился, так его шатнуло.
Наша встреча состоялась под единственным на весь двор фонарем. Я была уже возле них, когда Сергею Ивановичу после многих усилий удалось наконец повернуться. Его выпученные глаза были подобны разноцветным стекляшкам, и я усомнилась в том, что он способен узнать кого-нибудь, кроме своего собутыльника. Но я ошиблась.