— А? — переспросил я. — После пляжа.
— Дурак! Откуда я знаю, когда она ходит на пляж?
— На пляж она ходит в девять-девять тридцать.
— Сам будешь подчищать за собой свое дерьмо!
— Правильно, — сказал Яшар. — Он и побьет девчонку.
— Нет, он не будет ее бить! — сказал Мустафа. — Она тебя знает, правда?
— Конечно! — сказал я. — Мы здороваемся.
— Кретин недоразвитый! — сказал Мустафа. — Еще гордится этим.
— Да, — сказал Сердар. — Я же говорю — прости его.
— Нет! — сказал Мустафа. — Не до такой же степени его прощать! — Он повернулся ко мне. — Послушай, — сказал он, — завтра я буду там в девять тридцать. Ты будешь меня ждать! Какой магазин?! Покажешь! Я хочу своими глазами увидеть, как девчонка покупает «Джумхуриет».
— Она покупает ее каждое утро! — сказал я.
— Молчать! — перебил он. — Если она купит, я подам тебе знак. Тогда ты сначала подойдешь и вырвешь у нее из рук газету. И скажешь, что сюда мы коммунистов не пустим. А потом порвешь газету и выкинешь. Понятно?
Я молчал.
— Понятно? — повторил он. — Ты меня слышишь?
— Слышу, — ответил я.
— Молодец, — сказал он. — Коммунистам от меня достанется только продырявленная шкурка, пусть даже и такого умственно отсталого шакала, как ты. Я теперь постоянно буду за тобой наблюдать. А сегодня вечером придешь писать вместе с нами на стенах. Домой не возвращаться!
Мне захотелось прибить Мустафу прямо там! Но в конце концов я сказал себе: не надо, Хасан, найдешь себе беду на голову! И я ничего не сказал. Потом попросил еще сигарету, и мне дали.
Джунейт вдруг открыл окно и заорал в темноту: все учителя — придурки, все учителя, все, и пока он так надрывался, Гюльнур расхохоталась и сказала: видите, ребята, он напился, и ему хорошо, а Джунейт кричал: подонки, они в этом году меня просто завалили, какое у вас право играть моей жизнью, и тут вдруг подоспели Фунда и Джейлян и сказали: тише, Джунейт, что ты делаешь, уже поздно, смотри — три часа ночи, соседи все спят, а Джунейт ответил им: да черт бы их побрал, этих соседей, оставь меня, сестренка, соседи с учителями заодно, и Джейлян сказала: тебе уже хватит, и попыталась отобрать у него сигарету с гашишем, но Джунейт не отдал и сказал: все курят, а виноват, что ли, я один, и Фунда крикнула ему, чтобы он услышал ее в этой отвратительной музыке и шуме: тогда замолчи и не кричи, ладно, и Джунейт вдруг успокоился и словно бы тут же забыл о своей ненависти и злобе и начал медленно покачиваться под этот рок. от которого у меня трещало в ушах, а потом они встали между мигающих разноцветных ламп, которые Туран установил, чтобы было как на дискотеке, и я смотрел на Джейлян, но она выглядела не очень-то грустной, она была красивой, чуть улыбалась, грустно, господи, я люблю эту девушку, я не знаю, что мне делать, помоги мне, что за дурацкая ситуация, мне что, в результате предстояло стать настоящим турецким влюбленным, безвольным и прыщавым, который сразу мечтает о женитьбе, как парни из нашей школы, которым вечно не везет с девушками, и поэтому они вечно унижают их, но при этом каждую ночь до утра строчат слезливые любовные стихи и прячут это убожество, полное жалких чувств, в свои папки от всех, чтобы утром со спокойным видом зрелого мужчины дразнить остальных, еще девственников, неприличными жестами, хватит, не думай об этом, Метин, я ненавижу всех их, я никогда не буду похожим на них, я стану богатеем и бабником, хладнокровным и известным во всем мире, да-да, когда ты увидишь в газетах мою фотографию с графом де Рушфольтен,