Хватит, Фатьма, теперь хватит думать об этом! Мне стало жарко под одеялом. И подумалось: неужели карлик что-то рассказывает? Ребята, говорит он, ваша Бабушка своей палкой нас… Мне стало страшно, не хотелось думать об этом и спать не хотелось, я же не могу спать под шум субботнего пляжа!
Я натянула одеяло на голову — все равно слышно, и думаю, что сейчас понимаю, какими прекрасными были те сиротливые зимние ночи: как прекрасно было то время, когда безмолвие ночи было моим, а все остальное застывало, лежало неподвижным… Я прижала ухо к мягкой тьме подушки и мечтаю о глубоком одиноком безмолвии мира, что струится вне времени и словно из недр земных, пока мир гулко дает о себе знать из моей подушки… На следующий день Селяхаттин уехал в Гебзе. Далек был Судный день! Я была одна в доме. Далеки были мертвецы, что никак не сгниют в своих могилах! Я сделала, что решила: взяла свою палку, спустилась по лестнице и вышла в заснеженный сад. Далеко бьши кипящие котлы ада, муки пыток! Я шла быстро, оставляя следы на тающем снеге, в его «домик» — дьявольский рассадник греха. Далеко были твари ползучие, змеи подколодные, трупы, трупы! Я дошла до домика, постучала в дверь, подождала немного, жалкая простолюдинка — глупая служанка, сразу открыла дверь. Крысы вонючие, вороны, бесы! Оттолкнув ее, я вошла внутрь: вот, значит, твои ублюдки! Ей взбрело в голову схватить меня за руку! Отребья, черви, твари дохлые! Перестаньте, не надо, Госпожа, не надо, в чем дети виноваты? Отродье служанкино, рабы проклятые, отбросы чертовы! Бейте меня вместо детей, в чем их грех? Господи, бегите, дети, бегите! Не смогли они убежать! Гниль, падаль, ублюдки! Не смогли они убежать, и я била их, а еще и мать их избила, а когда она попыталась ударить в ответ — ах ты тварь, еще руку на меня подымаешь! — стала бить еще сильнее и, естественно, наконец эта твоя работящая сильная женщина упала! Она, а не я! Пять лет подряд я смотрела на этот мерзейший вертеп, твой «домик» в конце сада, и слушала, как плакали твои ублюдки. Деревянные ложки, жестяные ножи, тарелки с трещинами и отколотыми кусками из столовых сервизов моей матери! Смотри, Фатьма, целые тарелки, которые ты считала потерянными, тоже, оказывается, здесь! Сундуки, которые у нее вместо стола, ветошь, рваные тряпки, печные трубы, постели на полу, в щелях под окнами и дверью куски газет! Господи, какие вы гадкие, грязные, всё в пятнах, уродливые лохмотья, горы бумаг, жженые спички, ржавые, сломанные щипцы, дрова в жестяных коробках, перевернутые старые стулья, прищепки, пустые бутылки из-под ракы и вина, осколки стекла на полу, бог ты мой, кровь и все еще плачущие ублюдки, ненавижу вас! Селяхаттин вернулся вечером, сначала немного поплакал, а спустя десять дней увез их в дальнюю деревню.