— Я дам, — сказал Кемаль-бей.
— Нет, — ответила Нильгюн. — Сейчас я хочу домой. — Вставая, она застонала.
— Постой, — сказала аптекарша. — Я сделаю тебе обезболивающий укол.
Нильгюн ничего не ответила, и та увела ее в другую комнату. Мы с Кемалем-беем молчали. Он смотрел из витрины на улицу, на картину, которую наблюдал каждую ночь до утра: витрина кафе напротив, реклама кока-колы, фонарь и бутерброды с мясом. Чтобы не молчать, я произнес:
— Я приходил в понедельник вечером, купил аспирин. Сказали, ты спал. И еще, что тем утром ты ездил на рыбалку.
— Это всегда так, — ответил он. — Чем бы ни занимался человек, она к нему всегда прицепится.
— Что?
— Политика.
— Я не знаю, — пробормотал я.
Потом мы еще некоторое время смотрели на улицу. На воскресную толпу, тянувшуюся на пляж. Потом женщины вернулись. Я посмотрел на Нильгюн и увидел ее лицо: один глаз наполовину заплыл, а обе щеки полностью посинели. Жена Кемаля-бея сказала, что нам обязательно нужно ехать в больницу. Нильгюн не хотела, но та настаивала и потом попросила мужа:
— Вызови такси.
Тогда Нильгюн встала и взяла свою сумку:
— Нет. Мы пойдем пешком, мне станет лучше. До дома-то всего ничего.
Муж с женой продолжали говорить, что надо ехать в больницу, а я схватил свои авоськи, пакеты и взял Нильгюн под руку. Она по привычке легонько оперлась на меня. Мы открыли дверь, зазвонил колокольчик, и вдруг Кемаль-бей спросил:
— Ты коммунистка?
Нильгюн кивнула избитой головой: «Да». Он хотел промолчать, но не сдержался и с тревогой спросил:
— А откуда они узнали?
— По газете, которую я покупала в бакалее!
— А! — облегченно вздохнул Кемаль-бей, но видно было, что ему стыдно, а потом он смутился еще больше, потому что его красивая жена сказала:
— Вот видишь! Разве я тебе не говорила, Кемаль?…
— Молчи! — внезапно закричал на нее Кемаль-бей. Казалось, ему надоело смущаться и сдерживаться.
Мы вышли с Нильгюн на улицу, на солнце.
— Облокотись на меня хорошенько, дорогая, — сказал я. — И сумку мне свою дай.
Никем не замеченные, мы прошли по главной улице, повернули на соседнюю, пошли под балконами, где были развешены разноцветные купальники и полотенца, мимо садов. Многие еще завтракали, на нас никто не смотрел. Только какой-то парень на велосипеде посмотрел на нас, но думаю, он смотрел не на избитую Нильгюн, а на меня, карлика. Я понял это по его глазам. Потом нас обогнала одна маленькая девочка, она смешно, как утка, раскачивалась в забавных пляжных сандалиях, и это рассмешило Нильгюн.
— Когда я смеюсь, у меня здесь болит, — показала она на висок, но опять засмеялась и спросила: