Я пошел на почту и заглянул в справочник. Дом Селяхаттина Дарвыноглу, Морской проспект, 12. Я записал номер телефона на бумажку, чтобы не забыть. Заплатил десять лир, купил жетон, вошел в кабинку, набрал номер, но на последней цифре случайно попал пальцем на девятку вместо семерки. И не стал вешать трубку. Я звонил по неверному номеру, но так и не повесил трубку, и тут жетон за десять лир с шумом упал внутрь, и линия соединилась.
— Алло! — сказал какой-то женский голос.
— Алло, куда я попал? — ответил я.
— Дом Ферхат-бея, — ответил голос. — А кто вы?
— Друг! — сказал я. — Хочу немного поговорить.
— Пожалуйста, — ответил голос. — Что случилось? — В голосе слышалось любопытство.
— Кое-что важное! — ответил я и задумался, что бы еще сказать. Пропали мои десять лир.
— А кто вы? — спросила женщина.
— Я скажу Ферхату-бею! — ответил я. — Позови своего мужа.
— Ферхата? — переспросила она — Но кто вы?
— Да, Ферхата. Давай-ка его сюда, — ответил я, посмотрев через стекло кабинки: телефонист занят, протягивает кому-то марку.
— Кто вы? — повторяла она.
— Я тебя люблю, — ответил я. — Я тебя люблю!
— Что?! Кто вы?
— Ах ты шлюха богатая! Страну коммунисты захватили, а ты все ходишь полуголая, шлюха такая, я тебя…
Она повесила трубку. Я тоже медленно повесил трубку. Посмотрел — телефонист дает сдачу за марку. Я спокойно вышел из кабинки. Телефонист на меня даже не взглянул. Ну хоть не обидно, что потратил десять лир. Я вышел с почты, брел и думал: у меня еще сорок лир, если на десять можно так развлечься, то на сорок лир можно развлечься в четыре раза больше. Это называется математикой, а меня из-за этого оставили на второй год, так как было решено, что я всего этого не понимаю. Ну ничего, господа хорошие, я ждать умею, только потом не пожалейте.
Нильгюн-ханым вернулась с пляжа, Фарук-бей ждал ее. Она немного почитала свою газету, он подремал. Потом они сели за стол, я подал им завтрак; они позавтракали, смеясь и болтая. Затем Фарук-бей взял свою огромную сумку и уехал в Гебзе в архив, а Нильгюн удалилась во двор, за курятник, читать. Метин все еще спал. Я не стал убирать со стола и поднялся наверх. Постучал в дверь к Госпоже и вошел к ней в комнату.
— Госпожа, я иду на рынок, — сказал я. — Чего-нибудь желаете?
— На рынок? — переспросила она. — Здесь что, есть рынок?
— Так ведь открылся много лет назад, — ответил я. — Вы же знаете. Чего желаете?
— Ничего мне от них не надо! — ответила она.
— Что приготовить на обед?
— Не знаю, — ответила она. — Сделай что-нибудь съедобное.
Я спустился, снял передник, взял авоську, пустые бутылки, пробки и собрался уходить. Она никогда не говорит, что считает съедобным, но зато всегда говорит, что считает несъедобным. С давних пор обо всем этом заботился я, но прошло сорок лет, и теперь я знаю, что она ест! Воздух нагрелся, мне жарко. На улицах уже много людей, но те, кто спешит в Стамбул на работу, еще не уехали.