Присутствующие испугались. Мария задела самое больное место апостола.
В глубоких глазах Павла загорелся огонь.
— Я не был среди двенадцати. И не хожу к ним, и ничего не взял от них. Не выбирали они меня, как Матфея, но сам Иисус Христос избрал меня, призвал, крестил меня с неба огнем своим раньше, чем облил меня водой смертный человек.
Разве я не апостол? — обратился он со стремительным вопросом ко всем стоявшим в зале.
— Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего. Не мое ли дело вы во Господе? Против меня говорят многие… Говорят, что я не работаю… Какой воин служит когда-либо на своем содержании? Кто, пася стада, не ест молока от стада?.. И если другие имеют у вас власть, не паче ли я?.. Разве я не имею власти иметь спутницей жену, сестру, как и прочие апостолы и братья Господни и Петр?..
Голос его гремел.
— Если для других я не апостол, то для вас апостол, ибо печать моего апостольства — вы во Господе… Таков мой ответ осуждающим меня, — проговорил он гордо, затем, подняв вверх дрожащие от волнения руки, стал кричать:
— Я этой самой рукой, обрызганной кровью святого Стефана, имею право судить мир и людей, и ангелов…
Я преследовал христианские общины, предавал в темницы мужчин и женщин, грешил… А ты, ты, — обратился он к Марии, — разве не грешила? И, однако, обращена была к сердцу Христа и царству его, как и я, той же самой силой любви, которая все покрывает, всему верит, на все надеется, все переносит и никогда не перестает — ибо любовь есть…
Он прервал, пробежал несколько раз по комнате и среди общей тишины, став перед Марией, спросил ее резко:
— Отчего ты ушла от дела Господня в пустыню?
— Я хотела в одиночестве слиться с моим возлюбленным, — дрожащим голосом промолвила Мария.
— И являлся он тебе в телесном виде?
— Нет… только как тень, — прошептала она жалобно.
— А откуда у тебя эти раны?
— От креста, который ложился на меня…
— Вероятно, ты испытывала искушение сатаны, который подбивает пустынников на страшные, темные дела?
— Да.
Павел задумался… встряхнул головой и сказал мрачно:
— Страшно ядовито это жало плоти, врожденное в нашей крови, тяжела эта борьба с телом… ты, должно быть, от нее сильно страдала, и поэтому я не обвиняю тебя, ибо мы знаем, что закон духовен, а я телесен, предан греху. Я нахожу удовольствие в законе Божием по внутреннему человеку, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона телесного. И если же я делаю, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Слаб и ничтожен человек… — он вздохнул и прошелся по комнате.