А тот его побег? А то, как он принес мне розу из теплицы и просил прощения? Я вспомнила, как он просил меня купить ему костюм для верховой езды. Это была его самая большая мечта: научиться ездить верхом. Ну что мне стоило исполнить его просьбу? Я говорила, что он еще мал, и быстро забывала о его словах. А теперь… теперь…
Это последнее воспоминание сломило меня. Я заплакала навзрыд, понимая, что ничего, абсолютно ничего не могу изменить. Упав на колени перед постелью сына, прижимая его горячую руку к лицу, я задыхалась от слез, с отчаянием замечая, что мальчика все это уже не трогает.
Чьи-то сильные руки неожиданно схватили меня за плечи; оттащили от постели. Я обернулась и увидела Маргариту. Я как-то совсем забыла, что она рядом, Лицо у нее было суровое и разгневанное.
– Ну-ка, хватит рыдать! Поднимайтесь!
Я не ожидала, что она так сильна. Она встряхнула меня, поставила на ноги.
Задыхаясь от рыданий, я едва выговорила:
– Но ты же… ты же видишь…
– Не время лить слезы! Если вы не в состоянии ухаживать за собственным сыном, убирайтесь отсюда! Ступайте молиться Богу, но не оплакивайте ребенка прямо у него на глазах!
Я была поражена тем, как она говорит со мной. Ничего подобного я от нее еще не слышала.
– Я… я не могу, – пробормотала я заикаясь.
– Чего не можете? Вы должны бороться! И довольно запинаться, не то я надаю вам пощечин!
Услышав такое, я просто оцепенела. Слезы высохли у меня на щеках.
– Пощечин? – переспросила я, не веря своим ушам.
– Ничего другого вы не заслуживаете!
Ее слова, ее возмущение возымели действие. И даже вернули мне присутствие духа. Я понимала, что слезы даже в малой степени не помогут Жану. Если я хочу быть полезна, я должна сохранять мужество. Только это могло спасти ребенка. Я должна заглушить свои чувства, запретить себе плакать, а все переживания заключить в сердце. Если я этого не сделаю, то на кого же Жанно еще надеяться?
В два часа пополудни Жана удалось покормить. Он проглотил десять или двенадцать ложек горячего бульона. Его не рвало. И хотя он не воспринимал происходящего и по-прежнему тяжело дышал, мне показалось, что ему стало чуть лучше. Ведь он поел! Невозможно описать словами, как окрылила меня эта маленькая надежда. Я, забыв об усталости, побежала вниз, на кухню, чтобы приготовить для ребенка питательное питье, которое всегда советуют давать больным, и воспользоваться минутой небольшого улучшения.
Питье – это было горячее вино с корицей, сахаром и маслом. Жан поначалу глотал его так же послушно, как и бульон, но после пятой ложки лицо его исказила судорога. Он застонал, и я в испуге остановилась.