– Пусть я умру, – прошептала я одними губами. – Пусть я умру, Господи! Пусть он поправится!
На этот раз Маргарита не тревожила меня и не пыталась ободрить. Я сама не знала, сколько вот так пролежала на полу ничком, оцепенев от отчаяния. Я слышала дыхание Жанно – громкое, прерывистое, хриплое. И еще его стоны, каждый из которых разрывал мне душу. Мне казалось, что сердце у меня останавливается. Мало-помалу становилось темно. Сумерки заполняли комнату, надвигались, как что-то страшное, неотвратимо-зловещее. Сам приход ночи казался мне предвестником несчастья.
Снова шум донесся со двора. Как будто топот копыт. Я насилу встала – сначала на колени, потом на ноги. В комнату заглянула Элизабет. Я безмолвно уставилась на нее.
– Кантэн привез доктора, мадам.
От неожиданности я подалась назад, так, что Маргарите пришлось поддержать меня, иначе я бы упала. Кантэн привез доктора – именно Кантэн, на которого я меньше всего надеялась!
– Вот видите, – проговорила Маргарита. – Бог и услышал вас.
Я поглядела на нее, медленно уясняя ее слова. Потом воскликнула с жаром:
– Да! Да! Ты права! Я ведь молилась! Не может быть, чтобы Господь оставил мальчика!
Врача, которого привез Кантэн, я раньше никогда не видела. Тощий, высокий, с воротником, обсыпанным табачными крошками, он быстро вымыл руки и прошел к ребенку. Я нашла в себе силы пробормотать:
– Как мужественно с вашей стороны, сударь… то, что вы приехали в такой час.
Он ничего не ответил, склоняясь над мальчиком. Я напряженно следила за каждым его жестом. Резким движением запрокинув Жану голову, он заставил его разжать зубы и открыть рот. Ребенок застонал так, что я чуть не сорвалась с места, чтобы оттолкнуть врача. Маргарита удержала меня сердитым взглядом. Доктор некоторое время внимательно что-то рассматривал, потом оставил Жана и чертыхнулся.
– Что? – пробормотала я дрожащим голосом. – Что вы ска…
– Это дифтерия, сударыня.
Это слово потрясло меня. Оно звучало как смертный приговор, как эпитафия. Расширенными глазами, в которых застыл ужас, я смотрела на врача, не произнося ни слова. Он сказал так, будто отрубил, ничуть не заботясь о том, чтобы смягчить значение своих слов:
– Ребенок умрет. Это дифтерия.
– Умрет? – переспросила я, не вполне осознавая то, что слышу. – То есть… вы не можете помочь?
– Ни я, ни кто-либо другой… Только чудо. Молитесь.
– Молиться? – снова переспросила я.
– Да. А еще, если хотите, я могу дать ребенку морфий. Так он будет меньше мучиться, когда начнется удушье.
Я не понимала, о чем он говорит. Что имеет в виду? Что же он за врач, если не может помочь, если сразу опускает руки? Нет, я не верила в это. Я обернулась к Маргарите, чтобы в ней найти поддержку. Мне казалось, она опровергнет слова врача. Пламя свечей запрыгало перед моими глазами. Лицо доктора, худое, вытянутое, казалось сейчас лицом Сатаны. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но не произнесла ни звука. Мне казалось, будто кто-то ударил меня по голове, по самому солнечному сплетению. Всё вокруг словно закружилось. Я потеряла сознание и, уцепившись за руку Маргариты, тихо сползла на пол.