– У меня заведено, чтобы слуги называли меня «сэр».
Их глаза встретились. Легрендж покачивался в седле, Мануэль Мендоса пружинисто шагал рядом.
Лошадь успела сделать целых восемь шагов, а ответа все не было. Легрендж уже стиснул челюсти и потемнел лицом, но тут до него донеслось:
– Хорошо.
Однако требуемого обращения так и не последовало. Легрендж решил, что перед ним – необъезженный конь, которого предстоит обломать, однако на него смотрел никак не жеребенок, а, скорее, опытный жеребец. Этот человек озадачивал, интриговал, злил его, однако он не забывал, что чувства лучше держать при себе, так как он сделал очень выгодное приобретение, способное поправить его пошатнувшиеся финансы.
С рассветом следующего дня Мануэль Мендоса проснулся на тюфяке, постеленном ему на чердаке над сеновалом, и ударился затылком о крышу. Он не стал ощупывать ушибленное место, а приложил руку к щеке, пульсирующей под повязкой. Левая рука двигалась почти свободно, и он с облегчением перевел дух. Раскинул руки, сжал кулаки, напряг мышцы шеи. Потом на коленях подполз к окошку.
Он попал в рай. Значит, Марджи была права. Он вспомнил, как она гадала ему по руке. Это было для нее необычным поступком, так как она не тратила зря свой талант, когда не могла заработать денег. «Ты окажешься в большом доме, полном слуг. С тобой много всякого случится: и хорошего, и плохого, и ужасного. Но, куда бы ты ни попал, тебе нигде не придется называть кого-то хозяином».
Он скептически усмехнулся. Кое в чем она не ошиблась: он действительно угодил в большой дом. Но в том, на что она так упирала, она все же ошиблась: у него уже появился хозяин. Зови меня «сэр»… Что ж, в таком раю он готов при необходимости называть его хоть Господом Богом. Он оглядел двор и стойла и расплылся в блаженной улыбке.
Он спал голым. И сейчас поспешно натянул драную рубаху и штаны, босиком прошелся по чердаку и нырнул в люк, очутившись на сеновале. Там он протиснулся между тюками сена, ощупью нашел еще один люк, спустился по лесенке и вышел во двор.
Мануэль знал, что рядом расположен склад конской утвари, где он успел побывать накануне. Сейчас он еще раз просунул туда голову и уставился на предметы, казавшиеся ему ценнее любых драгоценностей. С крючьев свисали поводья, уздечки, медные пряжки. У дальней стены были разложены седла. Для него запах упряжи был лучше любых духов, а сверкание кожи согревало душу.
Он медленно прошелся по этой сокровищнице, трогая один за другим разные предметы, словно то были бесценные экспонаты, а потом погрел руки о теплый котел, глядя на огонь в очаге. Его ждала конюшня.