Мы поворачиваем к дому и, покачиваясь, идем по узкой садовой дорожке к входной двери.
То, что я вижу перед дверью, повергает меня в ступор.
Маленькая корзинка с маффинами, покрытая полиэтиленовой пленкой и перевязанная розовой лентой. Я смотрю на папу, который как ни в чем не бывало переступает через корзинку и отпирает дверь. Его поведение заставляет меня усомниться в остроте моего зрения. Мне что, это мерещится?
— Папа! — Я в шоке оглядываюсь, но позади меня никого нет.
Папа подмигивает мне, на мгновение грустнеет, потом широко улыбается и захлопывает дверь у'меня перед носом.
Я беру конверт, приклеенный к пленке, и дрожащими пальцами достаю из него карточку.
Спасибо
— Прости меня, Джойс, — раздается за спиной голос, от которого мое сердце чуть не останавливается.
Я оборачиваюсь.
Это он — стоит у садовой калитки, в руках, упрятанных в перчатки, букет цветов, на лице самое извиняющееся выражение. На нем зимнее пальто и шарф, кончик носа и щеки раскраснелись от холода, глаза сияют зеленым огнем. От одного его вида у меня захватывает дух, его близость ко мне почти невыносима.
— Джастин… — Ничего больше я вымолвить не могу.
— Как тебе кажется, ты могла бы простить такого идиота, как я? — Он делает шаг мне навстречу.
Я не знаю, что сказать. Прошел месяц. Почему сейчас?
— Ты тогда разбередила старую рану, — говорит он, откашливаясь. — Как ушел из жизни отец, известно только мне.
Было известно только мне. Не представляю, как ты об этом узнала.
— Я объяснила тебе как.
— Мне это непонятно.
— Мне тоже.
— Но мне непонятны и самые, казалось бы, обыкновенные вещи. Мне непонятно, что моя дочь видит в своем парне.
Мне непонятно, как Дорис умудряется открывать пакет молока с такими длинными ногтями. Мне непонятно, почему я не ворвался к тебе месяц назад и не излил то, что чувствую…
Я разглядываю его лицо, завитки волос, выбившиеся из-под теплой шапки, виноватую улыбку. Он в свою очередь изучающе смотрит на меня, и я дрожу, но не от холода. Холода я не ощущаю. Лично для меня наступило лето. Экая красота!
Спасибо тебе, господи!
Он хмурится.
— Что случилось?
— Ничего. Просто сейчас ты мне кое-кого напомнила. Это не важно. — Он улыбается и прокашливается, готовясь продолжить с того места, на котором остановился.
— Элоиз Паркер, — угадываю я, и его улыбка меркнет.
— Откуда, черт возьми?…
— Она жила по соседству с тобой, и ты ее обожал. Когда тебе было пять лет, ты нарвал цветов в родительском саду и понес их ей. Когда ты подбегал к ее дому, она вышла на улицу в голубой куртке и черном шарфе, — говорю я, сильнее кутаясь в свою голубую куртку.