Они уже подошли к двери с часовым, и тот с интересом начал разглядывать лицо Николая. Цирк, что ли?
– На экономиста. Зря, наверное. На бесплатную квоту «все билеты проданы», как говорится…
– А город какой?
– Архангельск.
– А ты? – Николай повернулся к часовому.
– А я из Омска. Только вы бы проходили, ребята. Выйдет кто из офицеров, мне втык сделают. Устав караульной службы, всё такое…
– Ладно, на боевых отдохнём от устава. Пока, омич. Провожатый сплюнул в сторону и открыл дверь перед Николаем.
– Пока, – успел сказать тот, прежде чем они вошли. Боец у входа только кивнул.
До вечера Николай успел поговорить, наверное, с пятью разными офицерами, все в промежутке от лейтенанта до капитана, с удивительным занудством поднимая одну и ту же тему. Несмотря на то, что такое поведение живо напоминало известный анекдот о том, как учёные нашли в лесу ребёнка, выращенного дятлами («уже на следующий день он всех задолбал»), разговор позволил Николаю уяснить для себя ряд деталей. Первое – то, что, несмотря на утверждение давешнего эмвэдэшника о невозможности установить село, откуда они с Шалвой так ловко сбежали, скорее всего, как раз это не представляло значительной проблемы. «Посидеть пару часов с картами, подумать, и всё, – сказал Николаю один из офицеров во время очередного переворачивания темы другим боком в промежутке между двумя тарелками картофельного супа. – Здесь не такие уж большие концы в любую сторону, если ходить тихо…»
«Ходить тихо» было, как Николаю показалось, чем-то вроде местного комплекса. Все его собеседники, одетые в военную униформу и теоретически куда более агрессивные, чем случайно выбранный человек, начинали или зримо, или где-то внутри себя морщиться, если разговор хоть каким-то краем касался реальных боевых действий. Судя по всему, в мятежной республике сейчас было затишье, и обе стороны после серьёзных летних боёв за контроль над отдельными частями Чечни копили силы и зализывали раны. Николаю никогда не пришло бы в голову обвинить в трусости боевых офицеров и пацанов, пусть и младше его по возрасту, но проводящих годы не среди весёлой студенческой компании, а в окопах и пулемётных гнёздах, но… Как раз сейчас никому воевать явно не хотелось. Оставшимся в рабстве студентам и несчастной Иринке все сочувствовали, и каждый в отдельности вроде бы и хотел ей помочь, – но стоило военным собраться друг с другом, в разговоре сразу всплывало слово «приказ».
«Нет приказа», «без приказа нельзя ничего», «надо ждать, если решат, то приказ будет, и тогда…». После нескольких подобных фраз от разных людей Николай мысленно махнул рукой. Было ясно, что сию минуту никто ничего делать не станет. И дело было даже не столько в личном нежелании военных лишний раз испытывать судьбу, сколько в том, что шаткое, непрочное равновесие, установившееся в мятежной провинции, устраивало слишком многих. Оно создавало хоть какую-то видимость «нормального положения дел», за которую цеплялось что-то уже реальное: установление порядка в виде подкреплённой внутренними войсками милиции, организация выплаты пенсий и пособий, восстановление производств и сельского хозяйства – хотя бы на самом начальном, примитивном уровне. Честно заплатив за хоть какой-то мир кровью своих солдат, Россия не могла позволить себе рисковать потерять всё снова, нарушив хрупкий баланс.