– Зависть – плохое чувство, – игриво погрозила мне пальцем мать.
Потом мы перешли к следующему столу. Он был сервирован сладкими блюдами, в причудливые бокалы был налит апельсиновый сок. Сменился и сорт вина.
Выбор десерта, судя по всему, делался по вкусу матери, и мы с Джимми были к нему несколько равнодушны. Мы только мечтали поудобней устроиться в креслах и немного передохнуть. Небо вняло нашим молитвам, подали кофе, и мы перешли за большой стол.
– Может быть, после обеда немного прогуляемся, не выпуская бокалы из рук? – предложил Бронсон.
– Хорошо, – согласился Джимми; расслабленность после еды, похоже, ему была незнакома.
– Я, пожалуй, пас, – попробовала отговориться я.
– Я тоже, – поддержала меня мать.
– Уверяю, это будет приятно, тем более желание хозяина дома – закон для гостей. Прошу, – мистер Алькот встал и подошел к боковой двери в комнате.
Ливингстон распахнул перед нами створки, и мы оказались на небольшой веранде, ведущей в чудесный сад. Прогулку можно было действительно назвать приятной. Джимми шел рядом с Бронсоном и обсуждал технические тонкости постройки дома, в то время как я выслушивала восторги матери по любому, даже самому незначительному поводу.
– Мама, я слишком устала, чтобы беседовать во время прогулки. – Но мои слова, к сожалению, никто не услышал.
Через некоторое время мы вернулись в дом и расположились в гостиной. К нам подошел Ливингстон и наполнил бокалы шерри. Мы с Джимми оказались в креслах справа от беломраморного камина. Как только Ливингстон оставил нас, Бронсон поднял свой бокал и с улыбкой посмотрел на мать.
– Настало время для главного тоста, тоста-объявления, – значительно провозгласил он.
Мать нервно рассмеялась.
Нехорошее предчувствие снова овладело мной. Внутренний голос предостерегал меня от этой поездки, но я не хотела его слушать, он предостерегал меня, когда мы сидели за обеденным столом, но... Я взяла руку Джимми и сжала ее.
– Мы хотим огласить то, что раньше было достоянием нас двоих. Так, Лаура? – начал Бронсон.
– Да.
– У нас завтра состоится помолвка, – объявил он, – а в течение недели мы поженимся, все будет очень тихо, по-семейному.
– В течение недели, – не в силах выдержать закричала я, – ведь прошло меньше двух месяцев со дня смерти Рэндольфа!
Как цветок после дождя, сникла мать от моего крика.
– Я знаю это, – сказала она, – знаю так же, как и знала твою реакцию. Я знала это! Мое счастье для тебя ничто, Дон?
– Но ты могла предупредить меня, – я переводила взгляд с нее на Бронсона. – Нельзя было немного подождать?
– Ты, как никто другой, Дон, знаешь, – тихо проговорила мать, – что мой брак с Рэндольфом не был настоящим. Он был влюблен в свою мать и выдавал это каждым движением, каждой фразой. Ты даже не представляешь, как я страдала. – Она сползла на колени и зарыдала.