Николаю Петровичу в общем было все равно – немного лучше или немного хуже. Он ходил по гимназии, сердился и лез в писсуары руками, чтобы достать оттуда окурки.
Он скучал, как капельдинер во время спектакля или зритель во время антракта.
Про одного человека я хочу сказать – он любит, как капельдинер.
Из Министерства народного просвещения приезжали окружные инспектора.
Класс замирал от сознания собственного ничтожества. Мы действительно ничего не знали. Не знали десятичных дробей.
Окружной же инспектор сперва смотрел под партами: не носим ли мы высоких сапог. Потом смотрел над партами. Садился рядом с каким-нибудь учеником, брал его тетради, перелистывал.
Вытряхивал подстрочник из Горация.
Потом шел в уборную искать окурки в писсуарах.
А учителя были разные, менялись часто. Это были советские служащие пятнадцать лет тому назад.
Выпускной экзамен
Наука, бледная и тощая, прилипала к страницам книжек и не могла оттуда выйти.
Мы пили немного, сидя в серых классах (рябиновку, забрасывая бутылки за печку). Играли в двадцать одно под партами. Мы почти ничего не читали. Я же писал уже прозу и о теории прозы. То, что называется общественностью, к нам не приходило. Если бы мы захотели стать лучше, то, вероятно, в минуты покаяния начали бы читать латинскую грамматику.
У нас был хороший латинист – старый директор из Архангельска, Курска, Астрахани и Кутаиса: его гоняли из гимназии в гимназию, но он переходил, беря с собою самых отчаянных гимназистов, зная, что нужно же им где-нибудь кончать.
В Вологде, откуда он был родом, его любили. Пароход и лодки обходили то место берега, с которого он ловил рыбу.
От него я узнал об ut consecutivum.
Как по груди рояля, катились автомобили по торцам мимо гимназии, как струны, гудели трамвайные провода. Через Неву было видно, как на зеленой сетке чернела решетка Летнего сада.
Летний сад
Этот сад начинал зеленеть. Весна залезала под пальто, за пазуху ветром.
Нас посадили в большой зал, на сажень одного от другого. Сдавали экзамены.
Мы шпаргалили, перебрасывались и только не перестукивались.
Между партами ходили учителя недобросовестными дозорами. Написал на экзамене шестнадцать сочинений.
Один товарищ заснул во время ожидания. Его разбудил сосед сзади.
– Васька, не спи, пиши.
– Напишут, – великолепно ответил тот и заснул.
А латинские стихи этот синеглазый и красивый малый прочел из рук окружного инспектора.
Сказалось искусство жить вверх ногами.
Где вы, друзья?
Где ты, Климовецкий? Где Енисевский? Говорят: «Убит при защите Царицына».
Где Тарасов? О Бруке я знаю.
Суровцев – летчик. Если встретимся, то огорчимся, что так постарели. Незачем нам собираться.