Иногда мне хочется прижать дорогих моих, любимых и хороших людей к груди и дышать им в волосы, потом в глаза, потом в сердце: ведь не будет ничего! То есть — ничего плохого! Разве вам об этом не сказали?
— Если ты не лжешь, — ответили мне ледяным голосом.
— Я не лгу, — сказал я; отчего-то бровь моя вздрагивала.
— Ты не о том отвечаешь, — сказали мне неживым голосом. — Ты лжешь, что сам это не чувствуешь.
Я подумал. Насколько это возможно в моем случае. То есть несколько секунд не разговаривал, не произносил тосты, не смотрел бессмысленно в потолок, не щекотал какого-то теплого человека.
— Почему? — сказал я. — Я тоже несколько раз об этом думал. Но ничего не придумал. И поэтому я не понимаю, отчего вы, смерть подушками глуша, бессонны? Отчего не спите, прислушиваясь к себе? Отчего глаза ваши то зажмурены до кромешной слепоты, то расширены зачарованно?
Половина земного срока уходит на исступленные мысли о смерти. Половина человеческого рассудка тратится на жуткую обиду: зачем Ты придумал так, что мы исчезаем? Исключи меня из списка, иначе я не знаю.
Другой, замечательно ясный и трезвый человек говорит мне:
— Не бывает и часа, чтоб я не вспоминал о смерти, я думаю о ней постоянно, я волнуюсь, как перед экзаменом.
Я молчу; тем более что ответа не ждут. Мне удивительно.
«…Как перед экзаменом, — неопределенно и мрачно ерничаю я, — со шпаргалками в носках…»
Кому там нужны наши ответы.
Тем более что больше всего мы, наверное, боимся, что там нас никто не спросит.
Моя любимая женщина вспоминала, как плакала ее ныне покойная мать на похоронах своей матери. Было тогда моей любимой немного лет, но она помнит, что даже не плакала мама, а кричала исступленно и дико.
— Так только безбожники могут кричать о мертвом, — с горькой грустью вдруг сказала любимая.
— Которые знают, что никогда не встретятся, — добавила она. На столе стоял в чашках горячий чай.
Мы встретимся. И даже узнаем друг друга.
И, по-видимому, столь же исступленно начнем думать о жизни. Думаю, она тоже покажется страшной — оттуда, с другой стороны. Гораздо страшнее, чем смерть.
Я всегда ругаюсь на свою любимую, когда она приговаривает: «Ну вот, скоро лето, скоро лето!»
«Куда ты торопишь мою бесценную жизнь! — говорю я в шутку и патетично. — Какое еще „скоро"? До лета — целое лето!»
Ведь на улице — февраль, гололед и противные сквозняки. Любимая, конечно же, не согласна. Да и я, пожалуй, тоже.
Как всякий счастливый человек я хочу быть уверен, что лето — самая долгая часть года и длится месяцев шесть. Иногда даже семь. Посему — оно всегда скоро. Главное — немножко дожить и чуть-чуть подождать.