Восточнее Хоккайдо (Чумаков) - страница 19

— Разве сахар — военная тайна?

— Во время войны тайна не только сколько у нас пушек, танков и солдат, но и все, что нужно солдату, — сахар и хлеб.

— И мы сами пустим узнать военную тайну?

— Придется. Понимаю, о чем ты думаешь… “Капитан Рябов в Мальчиши-Кибальчиши не годится”. Но ведь Мальчиш-Кибальчиш, если помнишь, когда был в плену у буржуинов, прикладывал ухо к холодному полу, чтобы слышать, как на помощь скачет красная конница. А теперь красная конница, танки и самолеты далеко на западе. У нас нет здесь иного оружия, чем выдержка и достоинство, чем наша гордость. Ясно, “адмирал”?

— Можно, я останусь с вами, здесь?

— Ради любопытства?

— А вдруг нужно будет кому-нибудь что-нибудь срочно и секретно передать?

— Хорошо. Нужно будет — воспользуюсь.

Игорь всматривался в приближающуюся шлюпку. Мерные взмахи весел. Одинаковые спины матросов. На корме офицер: сидит важно. Сжимает эфес сабли. Зачем она моряку, он же не кавалерист? Игорь до сих пор только в книжках читал про самураев: как их разбили на Халхин-Голе, как храбрый комиссар Иван Пожарский погиб на сопке Безымянной у озера Хасан, защищая границу. Распевал песню о трех танкистах. И вот теперь японская шлюпка подходит к их пароходу. Японский матрос цепко ухватился за штормтрап, подтянулся к борту. И офицер, опираясь о головы, плечи матросов, стал перебираться с кормы на нос, чтобы первым подняться на “Ангару”.

— Теперь, Игорь, катись по трапу вниз. Приказываю пока быть рядом с мамой. Ты лично отвечаешь за нее.

Третий помощник сжег секретные документы и уже стоял у штормтрапа, готовый к приему незваных, но все же гостей. Японцы с ловкостью прирожденных мореходов карабкались вверх. Господина офицера пришлось поддержать за локоток, потому что тот зацепился каблуком о собственную саблю и едва не свалился с фальшборта на палубу. Однако и тени насмешки не заметил офицер на лице русского. Холодная вежливость. Жест руки, приглашающий следовать за ним. У двери каюты капитана третий помощник приостановился, одернул китель, поправил фуражку подчеркнуто тщательно, неторопливо. Неожиданная остановка, явно продемонстрированная почтительность к своему начальству сбили с темпа и несколько разозлили офицера. Он нетерпеливо громыхнул саблей.

Капитан сам открыл дверь салона.

— По распоряжению уполномоченного офицер досмотра лейтенант Ято, — на довольно сносном русском языке представился японец.

— Капитан Рябов. Мой помощник Соколов.

— Капитан имеет право говорить только при свидетелях? — ухмыльнулся Ято.

— Но вы тоже вошли в каюту не один, а в сопровождении вооруженного матроса. В дверях вижу второго. А там маячит к третий.