Гаррис(ласково, желая его ободрить). Прекрасно! Вы замечательно аккомпанируете. Продолжайте.
Нервный пианист. Боюсь, что где-то произошла ошибка. Что вы поете?
Гаррис(быстро). Как что? Песню судьи из «Суда присяжных». Разве вы не знаете?
Один из приятелей Гарриса(из глубины комнаты). Да нет! Ты поешь песню адмирала из «Передника».
>Продолжительный спор между Гаррисом и его приятелем о том, что именно поет Гаррис. Приятель, наконец, говорит, что это несущественно, лишь бы Гаррис вообще что-нибудь пел. Гаррис, которого явно терзает чувство оскорбленной справедливости, просит пианиста начать снова. Пианист играет вступление к песне адмирала. Гаррис, выбрав подходящий, по его мнению, момент, начинает:
Когда, в дни юности я адвокатом стал…
>Общий хохот, принимаемый Гаррисом за знак одобрения. Пианист, вспомнив о жене и детях, отказывается от неравной борьбы и уходит. Его место занимает человек с более крепкими нервами.
Новый пианист(весело). Ну, старина, начинайте, а я пойду следом. Не стоит возиться со вступлением.
Гаррис(который постепенно уяснил себе причину всего происходящего, со смехом). Ах, Боже мой! Извините, пожалуйста! Ну, конечно, я перепутал эти песни. Это Дженкинс меня смутил. Ну, валяйте! (Поет. Его голос звучит как из погреба и напоминает первые предвестники приближающегося землетрясения.)
В дни юности в конторе я служил,
Рассыльным у поверенного был.
(В сторону, пианисту.) Слишком низко, старина. Начнем еще раз, если не возражаете.
>Снова поет те же две строчки, на сей раз высоким фальцетом. Публика удивлена. Нервная старая дама у камина начинает плакать, и ее приходится увести.
Я окна мыл, и пол я натирал,
Я…
Нет, нет, «я стекла на парадной начищал и пол до блеска натирал». Нет, черт побери, извините, пожалуйста! Вот забавно! Не могу вспомнить эту строчку. «Я… я…» Ну, ладно, попробуем прямо перейти к припеву. (Поет.)
И я, тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла,
Теперь во флоте королевском адмирал.
Ну же, хор, повторяйте последние две строчки!
Хор.
И он, тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла,
Теперь во флоте королевском адмирал.
А Гаррис так и не понимает, в каком он оказался дурацком положении и как он надоел людям, которые не сделали ему ничего дурного. Он искренне думает, что доставил им удовольствие, и обещает спеть после ужина еще.
В связи с куплетами и вечеринками я вспомнил один любопытный случай, которому я был свидетелем. Он бросает яркий свет на процесс человеческого мышления и потому, думается мне, должен быть упомянут в этой книге.
Нас собралось несколько человек, очень светских и высококультурных. Мы надели свои лучшие костюмы, вели тонкие разговоры и были очень довольны — все, кроме двух молодых студентов, только что вернувшихся из Германии. Это были самые обыкновенные юноши, и они чувствовали себя как-то беспокойно и неуютно, словно находя, что время тянется слишком медленно. Дело в том, что мы были для них чересчур умны. Наш блестящий, но утонченный разговор и наши изысканные вкусы были им недоступны. В нашей компании они были явно не к месту. Им вообще не следовало быть здесь. Впоследствии все пришли к этому выводу.