Перед этой поездкой я выпросил у Гоблина пару пачек нитразепама. Это был последний случай, когда мы пили влагу миражей из отравленного источника. Колеса на тот момент уже всех утомили, их нелепые чудеса большинству из нас опротивели — так что мы решили устроить прощальную сессию и навсегда распрощаться с токсикоманией. Для этих целей мы встали на холме в оранжевой палатке, принадлежащей Рыжей, выпили как следует водки и плотно нажрались колес.
Я присел на краю Холма в ожидании эффекта и наблюдал облака. Погода стояла холодная и промозглая, то и дело налетали порывы дождя, несущего снежную крупу, а лес встречал его струи неприветливой и мрачной стеной. Но постепенно в окружающую реальность словно выплеснули полведра красок, на улице потеплело, а пространство вокруг наполнилось таинственными голосами и пугающими галлюцинациями. В те годы я много раз с удовольствием слушал, как Федор Дружинин исполняет «На дороге в Эмбер», там есть вот какие, очень подходящие к нынешней ситуации слова:
Лунный свет на кончиках шпаг,
Тени, что пляшут на грани сознанья.
Мы по дороге идем, сами не зная куда…
В этих строках Федор весьма точно передал впечатление от употребления нитразепама, хотя сам транквилизаторы не употреблял и пел, мягко говоря, о другом. В этом и заключается подлинное мастерство настоящего скальда — петь так, чтобы каждый врубался в своё, и ухватывать вещи, о которых сам не имеешь ни малейшего представления.
Строри погрезилось, что ему по силам будет запрудить Горюнец. Он бросился к ручью и стал стаскивать к воде бревна и огромные камни, палки и разную бесполезную ветошь. Он трудился около двенадцати часов, внутренне подстегиваемый нитразепамом, но ничего существенного не достиг — вода ручья таблеток не ела, поэтому со Строриной запрудой справилась достаточно легко. Фери и Барин отправились на станцию за картошкой. На обратном пути их видели люди — на дороге к озеру, в районе навеса. Кузьмич полз первым, на четвереньках, а к ноге у него был привязан на метровой веревке мешок из-под спальника, набитый картошкой. Фери полз метрах в пяти позади и время от времени звал плаксивым голосом: — Кузьмич! Кузьмич, не гони!
Барина в то время частенько стали называть как бы по отчеству — Кузьмичом. Ближе к озеру Фери от Кузьмича отстал, проблуждав в густом ельнике почти до конца игры. Ему чудилось, что невдалеке кто-то играет на флейте, и он искал это место, но никак не мог найти. Пару раз Фери пытался выбраться назад к Холму, но отступал перед непреодолимой преградой в виде ручья. По его словам, при его приближении вода начинала по-особенному звучать, и среди шепота струй вклинивались какие-то монотонные, гипнотические голоса. Они подавляли сознание и волю, и Фери каждый раз отступал — опасаясь, как бы ему не пришлось встать на колени, сунуть голову в ручей и таким образом лишить себя жизни.