Мы приехали в Шапки шумной толпой и поселились на сконструированной неизвестно кем делони.[91] Это помост на высоте примерно четырех метров, окруженный хлипкими перилами, с отверстием посередине шириной примерно метр на метр. Мы занавесили перила одеялами, отверстие посередине заложили щитом и взялись за обустройство эльфийского быта — принялись пить водку и курить коноплю. Делонь наша располагалась у озера, почти в самом центре полигона, от неё до «мастерской стоянки» было рукой подать.
В этом году в природе произошла редкая аномалия — еще не перевалило за пятнадцатое августа, а на полях уже вовсю поперли грибы. Крейзи вместе с Иришкиной соседкой по даче, Ленкой Глазовой, собрал в районе Грузино не меньше полутора тысяч штук. Так что нам не приходилось скучать, сидя у себя на делони. Кое-кто в тот раз даже переусердствовал с грибами.
Строри и Барин сьели примерно по сто двадцать штук, запивая все это дело красным вином. Против обыкновения, затеяли они это дело субботним днем — светило яркое солнце, а кругом нашей делони суетился со своими заботами разномастный народ. Все бы ничего, но тут Строри и Барин неожиданно перекинулись.
Всего минуту назад они еще сидели на делони, весело болтая ногами и посмеиваясь дружеским шуткам. Но в следующий момент темное облако снизошло на их разгоряченные наркотиками умы. Первым накрыло Строри: взяв две бутылки вина и штык-нож, он спустился с делони и в категорической форме позвал за собой Кузьмича. Больше никто из братьев с ними не пошел, но через пару часов я разглядел Барина и Строри с навеса. Они устроились неподалеку, на залитом солнцем бугорке. Тогда я взял у Крейзи несколько папирос с планом и отправился к ним. Перед братьями стояла початая бутылка вина, но на их лицах я не увидел радости, не заметил привычного оживления. Вглядевшись получше, я не поверил собственным глазам — такие мрачные были у них рожи. На лбу у Строри выступили капельки пота, голубые глаза подернулись мутной поволокой. Но говорил он быстро и жестко, как человек, только что принявший ответственное решение.
— Убьем Щорса сегодня вечером. Сначала убьем, а потом похороним по-человечески…
— Да, — поддержал его Барин, — мы не бросим его, мы не звери! Похороним его в глубокой могиле, куда сможет потом приезжать его отец или мать… Сказав это Барин горько заплакал у Строри на плече.
— Ты не представляешь, брат, — сквозь слезы произнес он, — как мне жаль его мать! Растить такого мудака…
Я прилично охуел с такого разговора, а особенно — с тех слез, что Кузьмич размазывал по Строриной афганке и у себя по щекам. Я в жизни не видел, чтобы Барин плакал, а тем более — рыдал в три ручья, как сейчас.