— Ему нужны люди, — радостно сообщил Пирожков. — Ему нужны четверо помощников.
— Он все-таки прокололся, мстительно сказал Гвоздев, — значит, он планирует новое дело. Я так и думал. Он сказал, для чего ему нужны помощники?
— Нет. Он попросил найти ему четверых крепких ребят. Но не молодняк, а «бойцов», лет по двадцать пять — тридцать. Сказал, что они нужны ему для дела.
— И ты пообещал найти?
— Да, — кивнул Пирожков, — я думаю отобрать самых надежных.
— Нет, — решительно возразил Гвоздев, — я отберу сам. Он ведь не сказал, для чего именно они ему нужны. Или ты опять решил мне соврать?
— Нет-нет. Он точно ничего не сказал.
— Тогда я дам своих людей, их ты ему и предложишь. И без вольностей, Пирожков, сам понимаешь, не тот случай.
— Все время вы меня оскорбляете, господин подполковник, — обиженно заметил Пирожков.
— Это ты у нас господин. Холеный и при деньгах, — насмешливо сказал Гвоздев.
— Ну, товарищ подполковник, — согласился Пирожков.
— Нет, — снова возразил Гвоздев, — это я для других товарищ, а для тебя гражданин подполковник. Для тебя ничего не изменилось, Пирожков, даже если ты еще одну золотую цепь себе на шею наденешь.
Пирожков почему-то потрогал свою золотую цепь. Это был своеобразный атрибут неинтеллигентных людей. Золотые цепи на шеях мужчин, появившиеся в девяностые годы, стали так же привычны, как и роскошные перстни, которые нацепили на свои мясистые пальцы нувориши. Когда на цепи висел крест, это еще было понятно и привычно. Но когда стали болтаться просто золотые цепи, выставляемые напоказ, то ничего, кроме иронии, у нормальных людей они не вызывали. Однако многие, и не только уголовники, продолжали носить такие золотые цепи, не обращая внимания на ироничные улыбки вымирающих интеллигентов.
— Ну ладно, гражданин подполковник, — примирительно сказал Пирожков, — я понимаю, что вы хотите дать своих людей. А что мне потом делать? Меня ведь ни в одну колонию потом не возьмут.
— Мои люди не станут светиться. Они будут работать осторожно, — пообещал Гвоздев.
— Да всех ваших людей ребята Крота в лицо знают, — взмолился Пирожков, — они же сразу их раскусят. А потом и на меня выйдут. И меня прирежут. Нет, я так не согласен. Пусть будут мои ребята, а они мне все расскажут. Вы же знаете, что я от вас ничего не скрою.
— Они пойдут на дело, а после того, как ограбят какой-нибудь банк или возьмут кассу, сообщат тебе, а ты потом мне. И я должен поверить, что вся эта цепочка сработает аккуратно и я узнаю о нападении еще до того, как деньги окажутся у бандита, а не после. Так не пойдет, Пирожков, — решительно заявил подполковник, — я тебе не верю — это самое главное. Я не верю твоим людям, что тоже немаловажно. И я не верю Счастливчику, что также имеет значение. Поэтому ты предложишь ему моих людей, Пирожков, и мы с тобой на эту тему больше не будем говорить.