Сиделкам платили за рот на замке. Но все равно – Эгерт знал – в городе вовсю судачили о невиданном благородстве полковника Солля: жена уж поди как три года в уме повредилась, а он с ней как с разумной и на сторону ни-ни…
Он механически облизнул пальцы – жест несовместимый с его аристократическим воспитанием и высоким положением в обществе. Более того, он облизнул и лезвие ножа. Счищенная яблочная шкурка лежала на блюде, словно обрывок бело-розового серпантина.
Слуги и сиделки – даже те из них, что знавали госпожу Торию в прежние времена, – видели просто красивую безумную женщину в кресле с высокой спинкой. Даже дочери Алане не дано понимать того, что ощущает, входя в эту комнату, полковник Солль.
А он никак не афиширует своих чувств.
Яблоко было кисло-сладким. Таким же, как лицо Тории в то утро, когда Осада осталась далеко в прошлом, во дворе загородного дома возился с жеребятами тринадцатилетний Луар, и Солль, разглядывающий напряженное лицо жены, никак не мог понять, что за смятение сводит на переносице ее великолепные брови, что за восторг – и восторг ли? – неумело прячется в смиренно потупленных глазах. Помнится, он спросил тогда: «Тор, а ты, часом, не пьяная?»
Кисло-сладкий вкус…
Она заморгала, как школьница. И он целых полчаса боролся с ее страхом и непонятной веселостью, а она выскальзывала, как рыбка из нетерпеливых рук, а когда наконец призналась – он, герой Осады, начальник городской стражи, с диким воплем вылетел из дома, схватил в охапку подростка Луара, посадил его на крышу сарая и, напугав мальчишку до смерти, пустился по двору колесом.
Через положенное время родилась Алана, и роды прошли благополучно, и Солль окончательно уверился, что беды, преследовавшие его жену, остались далеко в прошлом…
Он вложил кисло-сладкий яблочный ломтик в ее приоткрытые губы.
Он делал это не раз. И три года назад, и десять, и двадцать… Он говорил, что кормить жену с руки – значит приручать ее, он знал, что не прав, Торию так и не удалось приручить до конца…
– Тор… нам плохо без тебя. Возвращайся.
Женщина кивнула и улыбнулась.
Он перестал ощущать вкус яблока.
Он на секунду поверил, что никогда не услышит больше ее голоса. Не удостоится насмешливого взгляда.
* * *
По-моему, герцог Тристаг помешан был на законности.
Двое суток, проведенные в камере, прошли за изучением толстенного тома. Эту книгу зачитали до дыр. Книга роняла листы, подобно осеннему дереву; книга содержала список определенных герцогом преступлений и полагающихся за них наказаний.
Преступления и наказания расписаны были в две колонки. На полях цвели чернильные цветочки и пели искусно нарисованные птицы – не то у герцога было извращенное чувство юмора, не то он на самом деле полагал, что избавленный от преступников мир почувствует в себе новые силы для рулад и цветоводства.