Я хотел сказать «не подходи», но горло не слушалось. Танталь почти ползком подобралась к крошащемуся краю полыньи; глаза ее, и без того безумные, вдруг прямо-таки вылезли на лоб.
– Ретано… ты… булавку сними!!
– Что? – выдохнул я.
– БУЛАВКУ СНИМИ! ОН до тебя не может… ОН тебя спасет! Снимай же!
Сапоги, полные ледяной воды. Вобравшая воду одежда; упрямое течение небольшой реки, все увереннее и увереннее увлекающее меня под лед…
Секунды. Мгновения. А ведь обещали еще весну…
Я знал, что пальцы не послушаются. Я знал, что расстегнуть серебряный замочек на рукаве, пытаясь при этом удержаться на поверхности, – заранее обреченное предприятие; протянутая рука Танталь была страшно далеко. Чтобы дотянуться до меня, требовались руки в два раза длиннее.
Длинные… руки…
Булавка щелкнула, размыкаясь, отвечая не столько на мое усилие, сколько на горячее желание – снять; свежемороженое тело уже ничего не чувствовало, но зрение оставалось на диво острым, я видел, как булавка вырывается из ткани, соскальзывает в воду, серебряным мальком уходит на дно…
Длинные руки, невообразимо длинные руки ухватили меня не за запястья, как я ждал, а за щиколотки. И рванули не вверх, к небу, – вниз. В глубину. Под лед.
Руки и ноги в белых ледяных лубках. Река, забинтованная полосами льда. Скованные неподвижные озера – не то лазарет, не то узилище…
Мутный свет с трудом пробивался сквозь толстый слой изморози. Казалось, в окно вставили непрозрачный ломоть льда; я опустил веки, и перед глазами тут же встала изнанка застывшей реки. Неровная поверхность ледяной корки, какие-то зеленые лохмотья, светлый проем удаляющейся полыньи…
Удушье и судороги.
Я рывком сел; вероятно, агонизирующее сознание подсунуло мне предсмертную картину. Не особенно броскую, не больно экзотичную: старая избушка с тяжелым нависающим потолком, заиндевевшее окно, голый пол, деревянный столб, поддерживающий балку…
Я дернулся. Цапнул себя за рукав в поисках серебряной булавки – тщетно. Темное дно, светлая рыбка, стремительно уходящая вниз…
Я тряхнул головой; из правого уха выползла теплая капелька влаги. Точь-в-точь как у ныряльщика, который выбрался на берег и вытряхивает воду из ушей.
Теперь шум в голове сделался не в пример тише. Я провел ладонью по сухому рукаву. Придерживаясь за край лавки, поднялся; снаружи доносился ровный, ритмичный, вселяющий спокойствие звук.
Кто-то стучал топором.
Путь к низкой, вросшей в порог двери занял несколько трудных минут; пошатываясь и борясь с головокружением, я ухватился наконец за железное кольцо, заменяющее ручку, и что есть силы рванул дверь на себя.