Все это он рассказал взахлеб, когда, заплатив хозяину две монетки, я устроил его на ночлег в сарае для сена. Кливи был счастлив по самую крышу – отогревшись и поужинав, он уверовал в собственную счастливую судьбу и, радостно улыбаясь, сообщил мне:
– А тот, помните, Ахар… По кличке Лягушатник… Одноглазый. Которому смерть через месяц… Так через месяц и закопали. Утопился, говорят, по-глупому, в луже, с коня упал и захлебнулся, и вроде трезвый был… Каково – в луже-то утонуть?!
Мне показалось, что мягкая ледяная рука приятельским жестом погладила меня по спине.
– Назначено так, – сказал я глухо. – Назначено было через месяц – он и в миске утопился бы, будь спокоен…
Кливи поскучнел. Губы его горестно поджались.
– Назначено… А тут с голоду подыхай…
И он уставился на свои несчастные руки.
Я раздумывал.
Хотя, собственно, и думать-то было не о чем. Если судьба расщедрилась и послала мне Мельничонка – значит, какие-то резоны у судьбы имелись…
– Поедешь со мной, – сказал я мягко.
Кливи оторвал взгляд от своих ожогов. Заглянул мне в глаза – сперва недоверчиво, потом радостно, потом подозрительно:
– Так ведь… Это… А вам когда помирать-то?
Славный мальчик. Добрый и непосредственный.
* * *
Больше всего я боялся, что на подъемном мосту нам встретится свинья.
Казалось бы, глупость, но всю последнюю перед возвращением ночь мне снилась эта жуткая картина: молодая жена впервые видит замок благородного мужа, подъемный мост навеки опущен и посреди проезда стоит немыслимых размеров свинья, которую не сдвинуть с места без хорошего заряда пороха…
Я проснулся в холодном поту.
Мы добрались до замка к полудню; как только за деревьями показались башни, я оседлал лошадь и поскакал вперед.
Свиньи не было. На покосившихся стенах лежал снег, белая блестящая маска скрывала от посторонних глаз щели и выбоины, скрадывала ветхость и запустение; во внутреннем дворе стояла вечная осень, было слякотно и грязно, и мощно воняло навозом.
– Итер! Итер!!
Через час, когда карета въехала на подъемный мост, свинью уже резали. По всему замку носились нанятые в деревне горничные и слуги, в покрытой пылью кухне развели огонь; молодой муж выехал навстречу женушке на белой как снег, молодой кобыле.
Алана осторожно выглянула из-за бархатной занавески. За моей спиной ждал приговора замок – дряхлая развалина, обиталище призраков…
Я боялся, что она скажет: «И это – твердыня Рекотарсов?!»
– Как красиво, – шепотом сказала Алана.
* * *
Отсюда, с пригорка, поселок выглядел игрушкой – белые крыши, сизые ниточки дыма над крышами. Дни стояли слишком холодные, слишком суровой обещала быть зима, во всем поселке топились печки.