И, очень коротко, о третьем случае. На этот раз без оценок.
Один юноша, очень талантливый и одарённый, писал стихи. Даже не писал – он жил ими. Стихи были прекрасными и великолепными. Девушки сражались за его внимание, пытаясь привлечь к себе его взгляды – лишь бы он посвятил им несколько строф. Учителя, удивляясь юношеской настойчивости и пылкости читаемой в его творениях, старались всячески поддержать начинающего поэта, предвидя в его будущем чуть ли не великую славу и знаменитость. Но юноше хотелось чего-то ещё. Ему хотелось услышать похвалу и одобрение от своей матери, женщины яркой, умной, начитанной, но, к сожалению, мало интересующейся поэтическими успехами своего сына. И вот однажды, юноша всё-таки уговорил мать послушать одно из его лучших стихотворений. Внимательно выслушав, выразительно декламирующего сына, она сказала:
– Стихи слишком для тебя прекрасны. Признайся, где и у кого ты их переписал?
После этого, её сын не написал за свою жизнь ни одной строчки. И, в конечном итоге, очень рано ушёл из жизни, погрязши в беспросветной трясине самого низкого общественного дна. А ведь его ожидала совсем иная судьба: светлая и радостная. Ну, может не совсем уж радостная, может тоже нелёгкая, но всё-таки! Какая огромная могла быть разница!
* * *
Мария-Изабель приходила в себя медленно и осторожно. Сначала услышала прерывистые короткие гудки телефона. Потом почувствовала под щекой что-то твёрдое и сообразила, что полулежит на столе, неудобно придавив затёкшую руку. Зафиксировав всё это в своём сознании, стала потихоньку открывать глаза. Солнце уже било в окно, но ещё не подошло к столу. Исходя из этого она поняла, что всё ещё утро, и она отключилась на совсем небольшое время. С трудом поднялась и села ровно. Положила трубку на аппарат, и стала разминать руку, в которой все мышцы занемели и неприятно покалывали. Мыслей о своём сумасшествии у Марии уже даже не возникало. Пока ещё медленно соображая, она начинала мыслить уже ясно, чётко и логически. То есть, она была всё той же Марией-Изабель, с её целеустремлённостью, здравым смыслом и детальной конкретизацией каждого своего действия. Но при этом ей уже стало неактуально: согласуются ли её мысли настоящие с теми, которыми она руководствовалась ранее.
«Самое главное – найти Григория! А что я ему буду объяснять? Это неважно, можно решить потом. Первоочередное действие: его найти! Как? – она задумалась, перебирая в памяти все слова сказанные Григорием накануне. – Где он живёт – ни одного словечка, только что метром и далековато. Зато известно, где работает и кем. А где? На одной из параллельных улиц и их всего две. Мало! Но сколько на них ремонтов? Много! Кажется очень много! Сколько на них рабочих? Ещё больше! Намного больше! Смогу ли средь них найти кого нужно? Смогу! Надо только приложить все усилия. Я знаю его имя, из какой он страны, что он сочиняет песни и поёт их под гитару… Что ещё? Ага! Увлекается плаванием с аквалангом и, естественно, носит обувь сорок седьмого размера. В Мадриде он уже два года, всё время ходит со словарём. К тому же могу хорошо описать его внешность. И ещё! Он когда-то ремонтировал швейные машины! Потом у него свежий порез на руке… он больше любит чай, чем кофе… и… Он же назвал имя! Парня, который хорошо поёт! Как же оно… Саша! Саша… Саша… Лак…Акл… Бакланов… Нет! Баланов! Точно! Да я молодец! Как всё-таки много мне стало о нём известно за такой короткий отрезок вечера. Значит, недаром горжусь феноменальной памятью! – она встала из-за стола и подошла к окну. Чуть наискосок от её дома, напротив, стояли строительные леса, и на них было заметно какое-то движение. – Значит, многие строители работают и в субботу? Тем лучше, начну поиски сейчас же! Что для этого надо? Повыключать все приборы, музыку и… и позвонить на сегодня приглашенным, отменить обед. Надо только придумать вескую причину, что б не обиделись».