В городской больнице Ника поместили в реанимационное отделение. В оборудованной специально для него палате Ник лежал, находясь в состоянии между жизнью и смертью, оставаясь живым только благодаря многочисленным аппаратам, подключенным к его телу.
* * *
Сначала была только густая, маслянистая темнота и память об ужасной, нестерпимой боли. Если бы не она, Ник решил бы, что он мертв. Присутствовали и другие воспоминания, но все какие-то раздерганные, путаные, бесцветные, непонятно откуда взявшиеся: из снов о прошлой жизни или из старых, давно забытых видеофильмов?
Ник нерешительно попробовал пошевелить рукой. Затем медленно поднялся на ноги. Тело слушалось его. Выставив руки перед собой, чтобы не налететь на что-нибудь в темноте, он сделал первый неуверенный шаг вперед.
«Нет, так дело не пойдет, – подумал Ник. – Нужен свет».
И тотчас же, вслед за его мыслью, тьма исчезла, растворенная ярким, льющимся со всех сторон светом; черная пустота сменилась пустотой белой. Ник не увидел ничего, кроме своего обнаженного тела.
Странно, но он не испытал страха. Он вдруг понял, что вокруг него новый, только что вместе с ним родившийся мир. И хозяин этого мира – он.
Ник поискал глазами что-нибудь, на что можно присесть, и сам же рассмеялся, поняв всю абсурдность таких поисков. Он просто сел в пустоту, и под ним материализовалась плоская, упругая поверхность. Ник подумал, что неплохо бы было на что-нибудь облокотиться, и у плоскости, на которой он сидел, появилась спинка. Устроившись поудобнее на созданном им самим первом в мире кресле, Ник стал приводить в порядок свои воспоминания.
Поначалу он просто упивался возможностью силой своей мысли создавать предметы, птиц, животных, еду, растения. Вскоре это ему наскучило. Он решил заняться чем-нибудь серьезным и нужным и для начала придумал время: тысячелетия, века, годы, месяцы, недели, дни, часы, минуты, секунды, декады, кварталы, календы, зиму, осень, лето и весну. Попутно он создал и способы измерения времени: календари – отрывные и перекидные, карманные и настольные, на год и на столетие; и часы – песочные, водяные, солнечные, маятниковые, электронные, атомные. Теперь все вокруг тикало, щелкало, капало и шуршало, отмеряя время прожитой жизни; текли дни, отлетали годы.
Ник жил в своем доме, заполняя полки томами Толстого, Пушкина, Джойса, Маркеса, Уитмена, Достоевского. В этом же доме, но в другой комнате появлялись на свет бессмертные творения Баха и Моцарта, концерты Чайковского и Берлиоза, пьесы Эллингтона и Колтрейна, песни «Битлз» и «Пинк Флойд», Боба Дилана и Бориса Гребенщикова. Рядом с этим нескончаемым потоком сыпались дешевые однодневные шлягеры и пошленькие, сентиментальные песенки. Чуть в стороне, в просторном зале, рождались полотна Рубенса и Босха, Шагала и Кандинского, Куинджи, Дали, Проваторова, Зверева; наматывались ленты с кинофильмами Гринуэя, Чаплина, Феллини, Тарковского, Спилберга.