И голосом скрипуче-ровным, как санный путь, стал рассказывать про день, когда взорвалась Ородная Руина, и как потом перебирали руками распавшиеся дома в восходных, особо пострадавших городцах и слободах Бархат-Тура, доставая мёртвых и обожжённых, и редко когда целых; как видел сам, своими глазами, запечатлённые на кирпичной стене тени сгоревших в той чудодейной вспышке; как ушло лето, и не стало урожая на чернозёмных полях, когда-то кормивших всё левобережье; как пал скот, пали кони и стали падать люди; как ходят чёрные бабы по развалинам и роются, а что ищут, не говорят; как ездил он разбирать вину между тарскими племенами и востоцкими, потому что кто-то вырезал стойбища сначала одних, а потом других, везде оставляя слишком много слишком явных следов…
– Хватит, Мураш, – сказала наконец Рысь, еле шевеля губами. – Видишь, Хель заскучал…
Тот посмотрел на неё. Что-то сдвинулось в глазах, как бы моргнуло, хотя веки не шевельнулись.
– Да, – сказал он наконец. – Месть. Наверное, я понимаю…
– Это не месть, – сказала Рысь. – И ты ничего не понимаешь.
На следующий день он пришёл рано, принёс корзину из белой лозы. Мурашу казалось, что внутри тоненького гельва что-то гудит-звенит, как пчелиный рой.
В корзине были сладости в основном – наверное, вспомнил, как угощал любу в монастырицких розовых чайных. Рысь засмеялась; точнее, можно было догадаться, что это она так смеётся.
Но пирожное съела. Наверное, чтобы не обижать.
– Что тебе будет за нас? – спросила.
– Не знаю, – сказал Хельмдарн по-черноземски. – Будет зависеть от суда. Как пойдёт суд. Что он решит. Рассказывайте мне… хоть что-нибудь.
Но вместо этого говорил сам. Что сотню Мураша опоили сонным зельем, заправив им колодец. Много колодцев в округе было им заправлено. Бесчувственных, покидали всех в амбар и амбар запалили с четырёх углов. Правда, вытащили из полымя нескольких – Мураша вот и ещё кого-то, – потому что подоспел малыш от йеллоэля– если не ошибался Мураш, то так назывался по-гельвски военный наместник всего края (а имени его он и не разобрал).
Но кого ещё выволокли тогда и где они сейчас, Хельмдарн или не знал, или не мог сказать.
Остальные в огне проснулись…
Про военный городец на Морготской равнине и про укромы потаённые Мураш не спросил. Мог гельв и соврать.
Три дня так прошло; словно чего-то ждали. На четвёртый – повели судить.
Перевязали чистым. Одяг поновее дали и плащи серые.
Вели долго: по лестницам, по переходам, потом через площадь. На площади ставили помост огороженный. Головы рубить, что ли?
Сыпал дождик, Рысь приостановилась даже, голову задрав, лицо под капли подставив. Ей даже позволили так постоять, потом подтолкнули, но не грубо, а почти по-свойски.