— Или самому подготовить это… самоубийство, — хмуро заметил Линьков.
— Хотя, с другой стороны, зачем бы тогда Левицкому писать записку?
— Могло быть и иначе, — возразил Иван Михайлович. — Левицкий, возможно, вовсе не собирался кончать самоубийством. Содержание записки могло быть, допустим, такое: «Я запутался, сделал то-то и то-то, иду заявить об этом». Кто-то прочел эту записку, понял, чем это для него пахнет, и вот тогда организовал это «самоубийство». Или же он догадался о решении Левицкого как-то иначе, не прочитав еще записки, — это мне кажется даже более вероятным… Теперь прикинем. Во-первых, кому могла быть адресована записка и кто имел больше всего шансов обнаружить ее раньше времени? Во-вторых, — кто знал Левицкого настолько хорошо, чтобы смог по его поведению понять, на что он решился?
Линьков молчал, сжав губы.
— По-видимому, таких людей не много, — продолжал Иван Михайлович. — Стружков… Берестова… Хотя Берестова, видимо, исключается, раз она, как вы говорите, давно уже не встречалась с Левицким.
— Мог быть и еще кто-то третий из институтских работников… — тихо сказал Линьков. — Ни Стружков, ни Берестова не могли бы, мне кажется, действовать так предусмотрительно, точно и хладнокровно, как требовалось в данной ситуации.
— Я понимаю, что в это поверить трудновато, — сочувственно отозвался Иван Михайлович. — Мне и самому эта версия очень не по душе. Но все-таки вы понаблюдайте за Стружковым! Осторожно, объективно, не торопясь… Я понимаю, отпуск ваш срывается, но мы это потом сбалансируем, мое вам слово… Ну, конечно, версию с этим, как его… Раджем Капуром, что ли, тоже надо разрабатывать.
— Есть! — устало отозвался Линьков, вставая. — Вернусь пока в институт.
— В общем, действуйте, действуйте, — поощрил его Иван Михайлович, снимая трубку телефона. Он набрал номер, послушал и положил трубку. — Что у них там все время занято?… Кстати, в деле об убийстве Лукина, помните, как трудно было поверить, что этот симпатичный паренек Виталий Кравцов — он и есть убийца!
— Помню, — угрюмо сказал Линьков.
В следственном отделе, как всегда, было тихо и прохладно. Савченко недовольно сопел, вороша толстенную папку, — должно быть, разыскивал какую-то бумажку. Валя Темин сидел, уставившись в потолок, и даже не сразу понял, что это Линьков пришел. Савченко с любопытством поглядел на него и снова уткнулся в свои бумаги.
— Да это ты. Линьков! — сообразил наконец Темин. — А я тут, понимаешь, все думаю-думаю о твоем деле, аж голова трещит…
— Я очень-очень тронут твоей заботой, — рассеянно проговорил Линьков.