– Никто, кроме тебя, даджан, – отозвался с кривой усмешкой Багун. – И все, что ты сейчас сказал обо мне, я с легкой душой могу повторить о тебе.
– С одной, но весьма существенной разницей, Багун, – все, что ты скажешь, будет ложью.
– Я урсский ган, боярин Драгутин, – гордо сказал Багун, – и я уже двадцать лет сражаюсь против радимичей. Никто из сидящих за столом не сможет упрекнуть меня в трусости. А ты, боярин, чужак, которому судьба урсов безразлична. Ты предал урсских ганов Бориславу Сухорукому, чтобы спасти свою жизнь.
– Ты лжешь, Багун – неожиданно вмешалась в разговор Горелуха, скромно сидевшая доселе в углу. – Ни Борислав, ни Жирята никогда, ни за какую плату, пусть даже и головами урсских ганов, не выпустили бы боярина Драгутина живым из своих рук. Уж я-то знаю силу их ненависти к нему. К тому же даджан не знал дороги к тем схронам, а ты знал. Не с того ли дня предательства ты стал верным псом Сухорукого, и не с того ли дня ты ищешь нового бога, ибо твердо знаешь, что Лесной бог урсов никогда тебя не простит.
– Молчи, старуха, – зло ощерился Багун, – ты не можешь знать, что было и что будет. Лесной бог никогда не отворачивался от меня и никогда не отвернется.
– Быть по сему, – неожиданно поднялся с лавки Сидок. – В этом споре между ганом Багуном и боярином Драгутином люди не властны, ибо никому из нас не дано видеть сквозь время и читать в чужих душах. Пусть их рассудит Хозяин.
Багун побледнел – испытание предстояло страшное. Драгутину тоже стало не по себе. Даже не смерть страшила боярина – страшило то, что его поражение на суде Лесного бога аукнется большой кровью, и не только в радимичской земле. Впрочем, такой же кровью обернется и его отказ от участия в этом суде. Игра была сложной, многоходовой, а все свелось в конечном счете к простой случайности, к выбору злой и бессмысленной силы, если, разумеется, не верить, что поднятым из берлоги зверем руководит сам Хозяин. Сомнение предательски закрадывалось в сердце Драгутина – над всем ли властны в этом мире боги, или многое делается волею людей и прихотью природных сил. И прежде бывали в его жизни моменты, когда он сомневался во всесилии богов, но никогда еще его сомнения не достигали такого накала. И эта неуверенность могла здорово подвести его в священном кругу.
Доброга с удивлением наблюдал, как всполошились урсы, как забегали по стану приказные от старейшин, размахивая руками и расчищая место непонятно для кого и для чего. Обеспокоенность своей дружины еще более усугубил Осташ, вышедший из шатра в одиночестве.