Воскресенье, 27 июля, 18.50.
Саша сам не знал, зачем он снова вернулся на Черный Бульвар. Будто они с Наташей что-то очень важное здесь утратили, но пропажа эта еще никем из них но обнаружена. Только смутное предчувствие этой невосполнимой утраты заставляет теперь его бродить по аллее взад и вперед, своим мрачным видом распугивая старух, выгуливающих на свежем воздухе собак и детей.
Неожиданно он вспомнил, что здесь неподалеку находится уютный небольшой бар.
– Да, выпить бы сейчас неплохо, - пробормотал он себе под нос, и эта мысль ему, видимо, понравилась, поскольку он ускорил шаг и резко изменил направление.
… Бар, невзирая на вечернюю духоту, был забит народом. Дым стоял не то столбом, не то коромыслом, не то еще чем-то деревянным, на что в поговорках принято вешать топоры. Да и музыка не лилась, не извергалась, а просто валилась на головы распивающих, как садовый инвентарь из переполненного сарая. Впрочем, нечто подобное Саше как раз и требовалось в эту минуту. Некоторое время он протискивался между столиками и танцующими, не давая себе труда извиняться ни перед первыми, ни перед вторыми, потому что это одинаково не имело смысла. Вдруг впереди, почти у самой стойки, Саша увидел столик, за которым сидел всего один человек.
Саша ринулся туда.
– Извините, у вас не занято?
Парень поднял голову и бросил изучающий взгляд на Сашу.
– Садитесь, пожалуйста.
Саша едва успел пробормотать обычную благодарственную формулу и поудобнее усесться, как у столика обнаружился свежезамороженный официант, на котором приятно отдыхал взгляд. Саша попытался было осведомиться у него насчет сегодняшнего алкогольного репертуара, но парень остановил его мягким движением головы и обратился к служителю Эпикура:
Алеша, принесите, пожалуйста, то, что я заказывал. Тот, кого я ожидал, пришел. Официант молча кивнул и растаял в дыму и шуме. Саша удивленно уставился на своего соседа. На некоторое время он почел за лучшее помолчать и использовал эту отсрочку, чтобы получше рассмотреть его.
Перед ним, рассеянно улыбаясь, сидел молодой человек неопределенного возраста и потрясающей красоты. Это была не женственная красота дамского угодника и не обаятельная фотогеничность «хорошего парня» из Голливуда. Безупречно гладкая, лунного цвета кожа, причем, цвета, подчеркнутого вьющимися безукоризненно-беспорядочными линиями беспросветно-черных волос, ниспадающих на плечи. Лицо классических форм и идеальных пропорций. Синие бездонные глаза слегка печального разреза, не без основания скрывающиеся то и дело за длинными пушистыми ресницами (слишком много, по-видимому, мог привлечь внимания взгляд этих глаз, брошенный прямо и пристально). Бледная кожа лица и черные тени под глазами наводили на мысль о том, что этот человек либо слишком много времени проводит в тени и темноте, либо смертельно болен. Тонкие длинные пальцы холеных рук поигрывали бокалом с шампанским. На безымянном пальце правой руки сверкал огромный сапфир в почти неразличимой оправе. Гибкая худощавая фигура его была затянута во все черное, лишь несколько мелких алмазов, вшитых в ткань пуловера, подмигивали таким живым и озорным блеском, что мысль о подделке убегала сама собой, оставляя безмерное удивление этим человеком, небрежно инкрустированном драгоценностями, которому явно не место в этом дешёвом демократическом баре. Саша машинально огляделся вокруг, интуитивно надеясь отыскать его телохранителя. Но ничего похожего не обнаружил.