— Радость жизни и ее красота связаны с тем фактом, что жизнь способна удивлять, — сказал он.
Возле уха Лето раздался тихий голос:
— Я всегда знала эту красоту.
Обернувшись, мальчик всмотрелся в глаза сестры, блестевшие в лунном свете. Это смотрела на него Чани.
— Мама, ты должна уйти.
— Ах, какое искушение! — произнесла она и поцеловала его. Он оттолкнул ее.
— Ты примешь жизнь своей дочери?
— Это так легко… это до глупости легко, — ответила она.
Лето, чувствуя, как его начинает охватывать паника, вспомнил, с каким трудом образ отца покидал его плоть. Неужели Ганима потерялась в том мире наблюдателей, откуда и он смотрел и слушал, учась у образа отца?
— Я буду презирать тебя, мама, — сказал он.
— Другие не будут меня презирать, — ответила она. — Будь моим возлюбленным.
— Если я это сделаю… ты знаешь, во что вы оба тогда превратитесь, — сказал он. — Мой отец начнет презирать тебя.
— Он не начнет.
— Но я начну!
Из горла Лето непроизвольно вырвался резкий звук. В этом звуке сплелись все обертоны, унаследованные Паулем от матери-колдуньи.
— Не говори так, — простонала она.
— Я буду тебя презирать.
— Пожалуйста… прошу тебя, не говори так.
Лето потер шею, ощутив, что снова обрел власть над своими мышцами.
— Он будет презирать тебя. Он снова отвернется от тебя и уйдет в Пустыню.
— Нет… нет…
В отчаянии она беспрерывно из стороны в сторону качала головой.
— Ты должна уйти, мама, — твердо произнес Лето.
— Нет… нет… — однако в голосе не было уже былой силы и убежденности.
Лето всмотрелся в лицо сестры — как подергиваются его мышцы! Плоть отражала страсти, бушующие в душе.
— Уходи, — прошептал он. — Уходи.
— Не-е-ет…
Лето схватил ее за руку, ощутил дрожь, сотрясавшую тело сестры. Она извивалась всем телом, стараясь вырваться, но он крепко удерживал ее, шепча: «Уходи, уходи».
Все последнее время Лето ругал себя за то, что вовлек Гани в игру в родителей. Они часто занимались этим, но в последнее время Ганима начала сопротивляться. Верно, что женщины слабее мужчин при вторжении в их внутренний мир, понял он. Именно на этом основаны страхи сестер Бене Гессерит.
Шли часы, но тело Ганимы продолжало дрожать и дергаться, сотрясаемое внутренней битвой, однако она окрепла настолько, что смогла вступить в спор. Лето услышал, как Ганима разговаривает с образом в своем сознании.
— Мама… пожалуйста… — И снова: — Ты же видела Алию! Ты станешь такой же?
Наконец Ганима немного обмякла и приникла к брату.
— Она поняла и уходит. Лето погладил сестру по руке.
— Гани, я очень виноват перед тобой, очень виноват. Я никогда больше не буду просить тебя о таких вещах, прости меня, прости.