– Что касается Криворучко, – сказал Саша, – то на бюро я рассказал про случай с лопатами.
– Какие лопаты? – перебил его Столпер.
– Лопаты на стройке, кладовщика не было…
– Не крутите вола! – рассвирепел Столпер. – Отвечайте: почему вы защищали Криворучко?
– Я его не защищал. Я сказал только, что действительно стройматериалов не было.
– Значит, не только лопат, а и материалов не было, – усмехнулся Столпер, – так бы и говорили. Хорошо, продолжайте, – добавил он устало, подчеркивая этим, что задавать Саше вопросы бесполезно – выкручивается.
– Я не был знаком с Криворучко, никогда с ним в жизни не разговаривал.
Столпер покачал головой, причмокнул губами, но ничего не сказал.
– Что касается преподавателя по учету, то он вел курс халтурно.
– Марксизм – халтура? – Столпер в упор смотрел на Сашу.
– Нет, но…
– Все, Панкратов, хватит! – Столпер встал, одернул гимнастерку, она сидела на нем неуклюже, как сидит военная форма на узкогрудом и узкоплечем штатском человеке. – Мы вас выслушали. Вы не желаете разоружиться перед партией, вы и здесь пытаетесь нас обмануть. Вы свободны, идите!
Новый год встречали у Нины Ивановой. Стол украшал гусь с капустой, зажаренный Варей, бог знает где она этому научилась. И надо веселиться до утра – ночью добираться не на чем. А утром прямо на работу, первое января – обычный рабочий день.
В единственном кресле, перекинув ногу за ногу и потягивая папиросу, сидела Вика Марасевич, сестра Вадима. Толстая ленивая девочка, из тех, кто вечно спрашивает «что мне делать?», когда остальные работают, выросла в высокую белокурую надменную девицу. Таких в субботу вечером можно встретить в «Метрополе», а в воскресенье днем в «Национале». В последнюю минуту перед Новым годом она поссорилась с поклонником, поэтому очутилась здесь, что и давала понять своим скучающим видом.
Развеселить ее попытался Юра Шарок, начал за ней ухаживать, как бы скрывая этим свои отношения с Леной, хотя их связь давно перестала быть тайной для всех, кроме Вадима Марасевича. Вадим еще не знал женщин, не допускал мысли об отношениях, которых сам не испытал и которые, по убеждению его, коренным образом меняют человека. В Лене он таких изменений не заметил.
Вадим рассуждал о разных разностях, перескакивал с оправдания Димитрова на постановку «Мертвых душ» во МХАТе, с «нового курса» Рузвельта на смерть Луначарского в Ментоне. Даже о вещах всем известных Вадим умел говорить так, будто их подноготная известна ему одному.
Перед тем как прийти сюда, Юра Шарок выпил с отцом, был оживлен и развязен. Его ухаживание за Викой всех бесит? Прекрасно! Тем более он будет ухаживать за ней.