Она посмотрела на Сашу, улыбнулась.
– Это все седьмая школа. Стишки, эпиграммы…
Саша пододвинул листок:
– Распишитесь, пожалуйста.
– Я приду.
– Будьте добры, распишитесь!
Она нахмурилась и расписалась против своей фамилии.
Баулин прочитал вызов, язвительно улыбнулся:
– По верхам лазаешь, не сорвешься?
И расписался с таким обиженным видом, будто Саша нанес ему личное оскорбление.
Янсон посмотрел на Сашу из-за толстых стекол очков, в глазах его мелькнула надежда, он спросил, на каком этаже.
В группе листок пошел по рукам.
– Почешутся, – обрадовался Руночкин. – Ковалев, будешь теперь каяться?
– Сашка, ты молодец, – сказала Позднякова.
Осторожная Роза Полужан тихо спросила:
– Победа?
Сольц, видно, забыл про Сашу. Недоуменно смотрел, как входят в кабинет восемь человек, и подумал, что назначил какое-то совещание. Но на календаре никакой записи не оказалось.
Глинская протянула ему руку, они были знакомы, Сольц узнал ее, с неуклюжей галантностью поднялся. Он оказался совсем маленького роста.
– По делу транспортного института, – объявил секретарь.
Это ничего не говорило Сольцу, он не знал дела транспортного института, а Сашу по близорукости не узнал. Все же привычным движением руки пригласил всех сесть.
Глинская развернула перед Сольцем стенгазету. Стенгазета все время свертывалась в рулон, и Глинская прихватила ее по краям пресс-папье и массивным стаканом для карандашей. Сольц растерянно следил за ее действиями.
– Вот эти эпиграммы, – сказала Глинская.
Сольц нагнулся к газете, близоруко сощурился.
Свиная котлета и порция риса —
Лучший памятник на могилу Бориса.
Он поднял глаза, не понимая, зачем эти эпиграммы. И тут увидел Сашу, тот напряженно смотрел на него. Тогда только Сольц вспомнил вчерашнего молодого человека, сидевшего в его кабинете. Он снова прочитал эпиграмму, нахмурился.
– В чем же здесь контрреволюция?
– Тут несколько эпиграмм, – ответила Глинская.
Сольц опять наклонился к листу.
Упорный труд, работа в моде,
А он большой оригинал,
Дневник теряет, как в походе,
И знает все, хоть не читал.
– Номер посвящен шестнадцатой годовщине Октябрьской революции, – сказал Баулин.
Сольц обвел всех сощуренным близоруким взглядом, пытаясь разобрать, кому принадлежит этот голос. Перед ним сидели хорошенькая белокурая Надя, Саша, маленький скособоченный Руночкин, испуганная Роза, растерянный Ковалев.
– Октябрьская революция не отменила эпиграмм, – сурово ответил Сольц.
– Они помещены под портретами ударников, – настаивал Баулин.
Теперь Сольц увидел, кто спорит с ним.
– Раньше только на высочайших особ нельзя было сочинять эпиграммы. И то сочиняли.