От греха в Настенином лице подальше.
Тут Настену и пробило на догадку: мужичок-то педрилка! Ну точно, педрилка! Вон, уворачивается, выскальзывает, бабе тронуть не дает, голубь нецелованный!
– Голубой, голубой, не хотим играть с тобой! – Глотка у красавицы была луженая, даром что прокуренная. – Эй, Торчок, давай сюда! Может, ты ему больше понравишься?!
Торчок, новенький в Калмыковой бригаде, с охотой согласился поучаствовать. Торчку было скучно. Он ожидал от работы славных битв и великих приключений, а приходилось практически все время сидеть на скамеечке у чахлого фонтанчика – и все.
Никаких тебе подвигов.
Подвалив к мужичку, Торчок разразился тирадой относительно своей давней любви к голубым. Любви страстной и прекрасной. Хихиканье Настены ввергло его в пучину импровизации, парень силой усадил мужичка обратно, прижал сутулые плечи к спинке креслица и влепил смачный поцелуй куда-то между ухом и бородавкой над губой.
Мужичок взвыл котом, когда сапог отдавит хвост бедной животине, толкнул Торчка в грудь, вынудив отшатнуться, и сломя голову удрал восвояси.
Преследовать беглеца не стали.
Во-первых, потому что явился Калмык, и веселье увяло.
А во-вторых, потому что пришлось откачивать Торчка: с трудом доплетясь до родной скамейки у фонтана, тот шлепнулся задом на каменное сиденье и отъехал. На станцию «Большая Отключка». Молоденькой медсестричке, примчавшейся из вокзального медпункта, пришлось повозиться; а Калмыку пришлось выписать Торчку больничный.
Дня на три-четыре, не меньше.
– Да ничего не было, – оправдывалась Настена, бледная как смерть, как сдобная, хорошо отъевшаяся смерть. – Ничего! Ну, пошустрили, прикололись… нет, Калмык, честно! Да когда я тебе врала, Калмык…
Я полез в карман.
Достал визитку.
– У меня к тебе просьба, Калмык. Если еще раз… если ты или твои орлы встретите этого мужичка, вы его не трогайте. Хорошо? Вы просто попросите его созвониться со мной. А если он откажется или опять смоется – ты мне сам перезвони. Скажешь, где его видел. Вот мой телефон. Договорились?
Длинные костистые пальцы уцепили визитку.
Светлые, выцветшие глаза долго рассматривали прямоугольник бумаги.
Калмык молчал.
И я молчал. Думал. О том, что среди бойцов самые опасные фактуры – две. Плотные, резиновые крепыши с навсегда застывшей улыбкой, низкорослые обаяшки, обманчиво похожие на медвежат из сказок, и вот такие дылды с вечно разболтанными шарнирами, чьи лица отморожены навсегда.
Калмык принадлежал ко второй категории; но первая, пожалуй, опасней.
– Ладно, – наконец сказал он. – Сделаю. Только учти: я в доле.