– Верно, – согласился князь.
– Но хотелось бы понять: а ежели мы их спалим, то кого же ты, князь, поведёшь боярину на суд?
Ондрий только крякнул с досадой: в самом деле, зачем боярину горелое мясо? Ему дознанье сделать надо…
А Стас походил возле терема, примерился, оценил конструкцию… Доводилось ему в жизни своей, доводилось избы класть… И рушить тоже. Повздыхал, глядя в землю, шагнул вперёд и взялся за стойку крыльца. Было в этом что-то сомнамбулическое. Для начала, взревев по-медвежьи, принялся раскачивать сооружение, и менее чем через минуту крыльцо, ведшее к двери на втором этаже, под его натиском рассыпалось. Он расшвырял в стороны обломки; теперь дверь в терем оказалась на уровне его плеч. Он подошёл к ней вплотную и ударил обоими кулаками. Дверь загудела. Он ещё раз ударил. Из-за двери послышалась многоголосица бабьего плача. Тогда Стас просунул ладонь в узкую полоску трухи между брёвнами, скрывавшуюся ранее за верхними ступеньками крыльца, и, рванув, выворотил нижнее бревно наружу, так что оно повисло от углового крестца. Потом выворотил и второе.
Больше делать ничего не пришлось. Дверь отворилась, и на пороге возник босой человек в белой шёлковой рубахе до колен. В руке он держал плеть кнутовищем вперёд. Наступила тишина. Человек присел на порожек, неловко спрыгнул вниз, и его тут же схватили княжьи молодцы.
– Что, Лопотарь? – ухмыльнулся князь Ондрий. – Допрыгался?
Лопотарь понуро молчал; он разок только глянул на Стаса. В глазах его застыл ужас.
Назад дружина возвращалась на пяти челнах, набитых добром и скотиной, – так Ондрий покрывал свои военные расходы и потери, понесённые оттого, что пришлось оторвать от дела нескольких смердов. Но пограбили, как заметил Стас, «честно»: последнее не отбирали. Реквизировав, к примеру, пять лодок, две оставили хозяевам. Себе, правда, взяли те, что получше, а оставили что похуже и подырявей, но тут уж либо воюй, либо занимайся благотворительностью – компромиссы в этом деле губительны.
К тому же Ондрий оставил на княжении в будущем Турьеве своего пятнадцатилетнего сына Иваку с тремя дружинниками и дядькой – бывалым воякой с золотой серьгой в левом ухе и залихватским оселедцем; ему оставалось только согласовать это приобретение с боярином Огланом.
Запелёнутых дружинников низложенного Лопотаря по одному развязывали и, так сказать, интересовались их дальнейшими планами. Что характерно, все, как один, поклялись служить новому князю не за страх, а за совесть, целовали юнцу запястье, двое даже жидкую слезу из себя выдавили в доказательство своей искренности.