Только подхожу к дому, мама тут же загоняет меня внутрь и говорит:
- Не приближайся к окнам, Шишечка. Уровень преступлений нетерпимости в этом году вырос на шестьдесят семь процентов по сравнению с прошлым.
Учит:
- Когда вечером стемнеет, постарайся, чтобы твоя тень не падала на шторы, чтобы снаружи тебя не было видно.
Она готовит ужин при свете фонарика. Когда я открываю печку или холодильник, она тут же впадает в панику, оттесняет меня в сторону и закрывает все, что бы я ни открыла.
- Внутри яркий свет, - поясняет она. - Уровень актов насилия против геев за последние пять лет возрос больше чем на сто процентов.
Домой приезжает отец, оставляет машину на полквартала в стороне. Его ключи звенят по ту сторону нового засова на двери, а мама замирает в дверях кухни, оттаскивая меня назад. Звон ключей прекращается, и мой отец стучит в дверь: три раза быстро, потом два медленно.
- Это его стук, - говорит мама. - Но все равно не забудь посмотреть в глазок.
Входит отец, разглядывая через плечо темную улицу, и рапортует:
- Ромео-танго-фокстрот-шесть-семь-четыре. Запиши быстрее.
Моя мать пишет это в блокноте у телефона.
- Цвет? - спрашивает она. - Модель?
- Голубой металлик, - отвечает отец. - "Сэйбл".
Мама отзывается:
- Записано.
Я говорю, что они, быть может, немного перегибают палку.
А мой отец отвечает:
- Не надо недооценивать нашего противника.
Переключимся на то, какой же ошибкой было приходить домой. Переключимся на то, что Шейну бы увидеть все это: насколько наши родители стали дебилы. Отец выключает лампу, которую я включила в гостиной. Шторы на большом окне закрыты и сколоты посередине булавками. Они помнят в темноте всю мебель, но я-то, я же натыкаюсь на каждый стул и край стола. Сбиваю на пол сахарницу, та вдребезги, и мать с воплем падает плашмя на кухонный линолеум.
Отец вылазит из-за дивана, где он сидел, и говорит:
- Задашь ты матери пороху. Мы тут ждем со дня на день преступления нетерпимости.
С кухни орет мама:
- Это что, камень?! Ничего не горит?
Мой отец орет в ответ:
- Не жми кнопку тревоги, Лесли! Еще одна ложная тревога, и нам придется за них платить.
Теперь я понимаю, для чего некоторым пылесосам приделывают фары. Первым делом подбираю битое стекло в кромешной тьме. Потом прошу отца принести бинт. Стою на месте, держа у сердца порезанную руку, и жду. Отец появляется из темноты со спиртом и бинтами.
- Такова война, которую мы ведем, - замечает он. - Все мы в дерьме.
В ДиРМе. Друзья и Родственники Меньшинств. Знаю, знаю, знаю. Спасибо тебе, Шейн.