Два обычных звонка, третий от самой Нади, просившей его позвонить в редакцию, как только сможет.
Не на шутку встревоженный, он напялил на себя рубашку, застегнул кое-как и поспешил вниз. Как только она повернулась к нему, он понял, в чем дело.
— Как ты узнала? — тихо спросил он. Лицо Нади стало удивленным и печальным одновременно.
— Мне позвонила знакомая из Лос-Анджелеса — продюсер. Она хочет снять документальный фильм о провинциальной медицине и, узнав, что ты против, просила меня помочь.
Ален ответил резковато, но понятно.
— Это приятельница Ника еще со времени интернатуры в Лос-Анджелесе. Они поддерживают контакты.
Надя кивнула.
— Я не могла понять, почему ты так противишься известности, особенно когда это может принести выгоду городу.
— Я боялся, что кто-то узнает меня.
— Ну конечно.
Боль в голосе Нади мешала ему сосредоточиться. Выигрывая время, Ален подошел к ящику у двери, собрал остававшиеся там дрова и подбросил их в огонь. Когда дрова разгорелись, он набрался храбрости и снова взглянул на нее.
— Тебе нетрудно было сложить кусочки головоломки.
Надя принесла кофейник и две кружки, поставила их на стол и села. Ее рука так дрожала, что она пролила кофе…
— Позволь мне… — Большая ладонь Алена накрыла ее руку и помогла ей налить кофе. Он взял свою кружку и прислонился плечом к стене. — Как много ты знаешь?
— Достаточно. Я бы сказала, даже слишком много. — Надя попыталась рассмеяться, но ей это не удалось. — Начав складывать головоломку, я позвонила в «Глоуб» и другие газеты.
— Весьма профессионально. Твой отец мог бы тобой гордиться.
Она рассказала о поиске в архиве газеты, о старых фотографиях и о потоке памяти, вызванном ими.
— К несчастью, у тебя незабываемые глаза, — добавила она. — Красивые, печальные, чувствительные и такие удивительно мягкие…
— Проклятие бабушки-ирландки, — отозвался он и сделал несколько глотков еще горячего кофе.
— Это все, что ты можешь сказать? Человек, который сливался с ней в любовном экстазе, исчез. Его заменил ледяной, сухой незнакомец.
— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я не Георг Лейтон-четвертый? Что не я наглотался таблеток, когда оперировал двадцатидвухлетнюю будущую мать и убил ее и ее нерожденного ребенка? Что не мой скальпель перерезал артерию, которую я не увидел?
Лицо Алена исказилось.
— Все это правда, к сожалению. И если бы я явился на суд присяжных, они осудили бы меня. Иногда я жалею, что этого не случилось. Когда ты собираешься написать об этом? — спросил он, отвернувшись к окну. — А может, именно поэтому ты и звонила? Чтобы я прочитал сегодняшние заголовки?