Затем Ален снова лег и лежал без сна, вспоминая годы, прожитые в этом городке, время, которое сделало его много менее чувствительным, иногда даже черствым. Порой он сам себе напоминал бесчувственную машину.
Машину, носившую белую докторскую куртку со стетоскопом в кармане. Но несмотря на мрачные мысли, Ален знал: он превратился также и в уважаемого доктора. А некоторыми пациентами даже и любимого.
Ален взглянул на подтаявшее мороженое. Он покупал его оптом и под настроение ел даже на завтрак.
Мороженое могло привести его в более благодушное настроение. Но оно не могло заменить удовольствие от радушной улыбки женщины в конце трудного дня или тепло мягкой щеки жены, прижимающейся к нему ночью.
Надя приходила в себя медленно, как бы на ощупь. Она находилась в послеоперационной палате.
Острая боль в боку сменилась тупой. Даже пошевельнуться было больно. Комната описывала безумные круги, как цветное стеклышко в калейдоскопе. Она чувствовала пустоту внутри. И еще странное ощущение — вне времени, да как бы и вне реальности. Она не знала, сколько сейчас времени, да ей это было и все равно.
Прижавшись щекой к подушке, Надя снова заснула. Самое худшее уже позади. Операция прошла, она идет на поправку.
Еще день, максимум два, и она снова будет дома с Элли и со своей газетной шайкой. Вернется на работу, в свой кабинет. Но перед выпиской она должна поблагодарить доктора Смита за его доброту.
Было уже светло, когда она проснулась на этот раз от ощущения теплой, явно мужской руки, считавшей ее пульс. Ее взгляд быстро нашел голубые глаза доктора Алена.
Произошел моментальный контакт. Надя почувствовала это и знала, что он тоже.
— С возвращением, миссис Адам. Как вы себя чувствуете?
— Привет, — произнесла она и громко рассмеялась, услышав свой похожий на лягушачье кваканье голос, но тут же скривилась от опалившей ее живот боли.
— Осторожно, — предостерег он. — Под повязкой коллекция моих лучших швов. Не хотелось бы, чтобы они разошлись.
Надя быстро заглянула под простыню и ниже высоко поднятой больничной рубашки увидела большую марлевую повязку, аккуратно приклеенную к ее животу. Он бесстрастно наблюдал за ней.
Влажные волосы и запах мыла доктора говорили, что он только что из душа. Из-под расстегнутой под белой курткой фланелевой рубашки выглядывали мягкие золотистые волосы на груди.
Надя снова ощутила влечение, на этот раз еще сильнее. Она не противилась ему, уверенная, что ее выбор контролирует ее голова, а не тело.
— Ну… и как я вам?
Улыбки она от него так и не дождалась. Любопытство — проклятие журналиста или его величайший дар, это уж кому как нравится считать. Так что же в, этом человеке заставляло так жестко нормировать улыбки?