— Ну зачем живьём, Хаймович, на репродукции картинки видел, где четыре мишки вокруг деревьев…
Обращение «молодой человек» и на Вы говорило о крайней степени недоверия. Когда старик был в духе он называл меня по разному в зависимости от ситуации, то Маккавеем, когда в кузне, то зверобоем — когда с добычей, а чаще всего Максимом, только Толстым никогда… Он считал, что человек должен называться именем человеческим, чтоб непременно по имени и предков можно было узнать. А прозвища есть суть имена недостойные и человеку не свойственные. Такой вот у него был заскок. Про своё второе имя, я никому не говорил, засмеют, да и звать по нему меня всё равно никто не будет.
— Мишка это был, отвечаю.
— Любишь ты Максим выражаться фигурально, был бы это кабан, допустим, либо волк я бы ещё поверил.
— Видимо придётся вернуться и принести его голову, — я насупился.
Старый рассмеялся.
— Прошли те времена, когда на медведя с рогатиной ходили, зверь он умный и силы огромной, свою голову бы у него не потерять.
— Это я заметил, но не думаю что его пули не берут… Посмотри пистолет Хаймович.
Хаймович поднял оба пистолета со стола, повертел осматривая, один сразу отбросил.
По цокал языком. — Пациент скорее мертв, чем жив… Да же если ржавчина отойдёт, в стволе будут такие каверны, что… Впрочем, вот этот экземпляр вполне…
Обойма с трудом вылезла, темные цилиндрики патронов разлеглись на столе, всего семь штук. — Восьмой надо полагать в стволе … а вот и он. В целом состояние вполне сносное, почистить и маслица, потом проверим, есть ли ещё порох в пороховницах…
Бог с ним, с мишкой… Рассказывай подробнее, что там тебе в здании привиделось.
— Рассказывать особо нечего, так… смутные ощущения…
И тем не менее пока я стал их обрисовывать Хаймовичу, вдруг увидел в его голове отчётливую картинку: «живых людей в белых халатах ходящих по кабинетам, неплотно закрытые жалюзи на окнах и яркий свет проникающий в комнаты». Мама, дорогая! Он видел солнце, он был там! Да сколько же ему лет?! Я замолк разом, как громом поражённый.
* * *
… … Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
Откашлялся, в горле першило, где — то в носоглотке застрял запах гари, запах горелой одежды и палёного мяса… Посреди комнаты лежал Штырь, точнее то, что от него осталось. Одежда в пепел, виднеются трусы, на до же — интеллигент, сроду бы не подумал.
Трусы ему вроде как не к лицу, всё равно, что очки на носу и книга в руках. Я всё ещё, бог знает зачем, держал пистолет в руках. Не пригодился. Одного патрона, правда не хватало, ушёл на пробный выстрел в подвале Хаймовича. Мать её! Вот тебе и пелена!