– Прямо не верится! – сказал Мишкин.
– И все-таки дела обстоят именно так. Я располагаю векселями по всем вашим задолженностям. Ну что, будете платить или подождете, пока я рассержусь?
– О каких долгах идет речь? – спросил Мишкин.
– Прежде всего о налогах в пользу государства, штата и города. Как насчет задолженности за прошлый год?
– Понимаете, год был тяжелый...
– Вы задолжали дядюшке Сэму восемь тысяч семьсот пятьдесят три доллара. Дальше. Алименты на детей. Решили на годик о них забыть, а, Мишкин? Бедной покинутой Марции и маленькой Зельде вы должны кругленькую четырехзначную сумму. Кстати, Марция завела себе нового друга, а малышку Зельду исключили за неуспеваемость из Маленького Красного колледжа. Марция просила передать вам, что у нее все в порядке, что она еще никогда не чувствовала себя так хорошо и желает получить каждый цент, который вы ей задолжали, иначе она загонит вас в могилу с такой скоростью, что у вас зубы узлом завяжутся. Еще она добавила, что благодаря психоанализу наконец достаточно укрепила свое эго, чтобы сказать вам, что вы всегда были вшивым ублюдком и что у всех просто челюсти отвисают, когда она рассказывает, что на самом деле вы – тайный извращенец.
– Это так похоже на Марцию... – вздохнул Мишкин.
– Идем дальше. Вы задолжали тысячу долларов Марти Баргенфельду. На тот случай, если вы вдруг забыли, напоминаю: Марти – ваш лучший друг. Или был таковым. Я хочу сказать, что Марти по-прежнему считает вас своим другом, но вы по необъяснимой причине охладели к нему. Некоторые даже сказали бы, что вы его избегаете. Однако единственное его преступление заключается в том, что он одолжил вам денег в тот момент, когда вы в них отчаянно нуждались, а именно когда разводились с Марцией и должны были оплатить аборт Моники.
– А как там Моника? – поинтересовался Мишкин.
– Без вас она чувствует себя отлично. Она вернулась в Париж, работает продавщицей в «Галерее Лафайет». Она все еще хранит нитку деревянных бус стоимостью в восемьдесят центов – единственный подарок, который вы ей сделали за время вашего бурного четырехмесячного романа, каковой вы называли «самым волнующим за всю мою жизнь».
– Я был разорен, – попытался оправдаться Мишкин. – И потом, она всегда говорила, что терпеть не может подарков.
– Но вы-то понимаете, что она думала на самом деле, а, Мишкин? Ну да ладно, я вам не судья. Меня тошнит от вашего поведения, осуждаемого любой этической системой, но это мое личное дело и вас оно не касается. Теперь мы переходим в аптеку Бавхауса, что на Бэрроу-стрит, 31, к толстому дружелюбному Чарли Дюку, который с тех пор, как вы впали в зависимость от лекарств, продавал вам дексамил в капсулах, дексадрин в таблетках, либриум, кабритол, нембутал, секонал, дориден и другие препараты в поразительных количествах, – и все на основании просроченного рецепта на фенобарбитал, – и продолжал продавать их до тех пор, пока два года назад не запахло жареным и он не вернулся к торговле эскедрином и губной помадой. Его вы ободрали на сто восемьдесят шесть долларов.