– Все бабы фальшивые, – сочувственно заметил бармен, наполняя бокалы.
– При ней иссохну, без нее сдохну, хандра у меня, – пожаловался Марвин.
– Парню нужна девушка, – изрек бармен.
Марвин осушил бокал и снова протянул его бармену.
– Розовый коктейль за мою голубую мечту, – распорядился он.
– Может, она устала, – предположил бармен.
– Не знаю, за что я ее так люблю, – констатировал Марвин. – Но по крайней мере знаю, отчего в небе померкло солнце. Среди моего одиночества она преследует меня, как бренчанье пианино в соседней квартире. Я буду поблизости, как бы она со мной ни обращалась. Может, все это напрасно, но я сохраню в памяти весну и ее, и не для меня ласкает кроны вешний ветерок, и...
Неизвестно, долго ли продолжал бы Марвин свои причитания, если бы где-то на уровне его ребер, на два фуга влево, кто-то не прошептал:
– Эй, миштер!
Обернувшись на зов, Марвин увидел на соседнем табурете маленького толстенького цельсианина в лохмотьях.
– Чего тебе? – грубо спросил Марвин.
– Вы хотеть видеть тот очень красивый мучача еще раз?
– Да, хочу. Но что ты можешь...
– Я частый сыщик разыскивать безвестно пропавших успех гарантирован иначе ни цента в вознаграждение.
– Что за странный у тебя говор? – поразился Марвин.
– Ламбробианский, – ответил сыщик. – Я Хуан Вальдец, родом из земель фиесты, что у самой границы, а сюда, в большой город Порт, я приехал сколотить состояние.
– Чучело гороховое, – ощерился бармен.
– Какая вещь ты меня назвать? – с подозрительной кротостью переспросил маленький ламбробианин.
– Я назвал тебя «чучело гороховое», паршивое ты чучело гороховое, – ощерился бармен.
– Так я и услышать, – сказал Вальдец. Он потянулся к поясу, вытащил длинный нож с двусторонним лезвием и, всадив его бармену в сердце, уложил того на месте.
– Я человек кроткий, сеньор, – обратился он к Марвину. – Я не легко обижаться. Право же, в родном селе Монтана Верде де лос трес Пикос меня считать безобидный. Я ничего не просить, только разводить пейотовый побеги в высокий горах Ламбробии под сень того дерева, что называться «шляпа от солнца», ибо то есть лучшие в мире пейотовые побеги.
– Вполне сочувствую.
– И все же, – продолжал Вальдец с нажимом в голосе, – когда эксплойтатор дель норте оскорбляет меня, а тем самым позорит память взрастивших меня родителей, о сеньор, тогда глаза мои застилает красный туман, нож сам вскакивает ко мне в руку и оттуда без пересадки вонзается в сердце тому, кто обидел сына бедняка.
– С каждым может случиться, – сказал Марвин.
– А ведь, несмотря на острое чувство чести, – заявил Вальдец, – я в общем-то как дитя – порывист и беспечен.