— Кто там?!
Спрашивать тихо в ответ на такой гром было просто неприлично.
— Конь в пальто! — откликнулся через пару секунд пьяный голос. «Но ведь Бадмаев не пьет», — подумалось Владимиру… Грохот тем временем возобновился — в дверь опять стукнули два раза, а затем, похоже, осознали, что хозяин номера уже подошел к двери и, стало быть, с ним надо уже говорить, а не ломиться. — Володя, отворяй — ик — шефу! — раздалось из-за двери.
«Стало быть, это все-таки Бадмаев так надрался с горя, — с облегчением подумал Владимир и открыл дверь. — Вот это да!» — подумал Володя, вперившись взглядом в развернувшееся перед ним зрелище. Прежде всего, Петр Семенович был не один. К его ноге похотливо жалась явная проститутка восточных кровей, которых в последние годы много понаехало в российские города. Она была небольшого роста, но весьма яркой наружности — ее платьице скорее походило на не слишком длинную кофту, едва достаточную, чтобы скрыть розовые полупрозрачные трусики. Да и то в вытянутом положении достаточную, а не теперь, когда девица прильнула к академику так, что все детали ее туалета — и трусики, и темные клетчатые чулки на резиночках — более чем откровенно предстали изумленному Володиному взгляду. Кофточка же, то есть шерстяное обтягивающее платье, имела, в свою очередь, отверстие посередине достаточно упитанного, как принято на Востоке, животика, где в пупочке кокетливо искрился поддельный, зато крупный изумруд. Лицо проститутки было безжалостно раскрашено, отчего девушка смотрелась совсем уже как птица в брачном оперении. Длинные, до пояса, действительно красивые прямые черные волосы мягкой волной свешивались с ее головы с одной стороны, закрывая почти пол-лица. Тонкие от природы губы накрашены были так, что казались на первый или на очень пьяный взгляд широкими и пухлыми. Помада была смазана, и Владимир легко мог догадаться, обо что — лицо академика, его рубашка и даже некогда белые брюки в стратегически важных для мужчины местах были покрыты таки градом поцелуев, будто путана неоднократно докрашивала свои губы по ходу их явно состоявшегося уже свидания. Девица была пьяна, но, конечно же, не так, как академик. У Бадмаева на голове был синий бант. И это уже говорило очень о многом. Лицо же его утратило вообще всякое выражение, пустил бы слюну — за дебила сошел бы. Бадмаева явно рвало, возможно, не раз. Рубашка, кроме следов помады, хранила на себе издающие кислый запах пятна именно такого вот происхождения — девица скорее всего просто вытерла все салфеткой, даже не потрудившись застирать. Ширинка у академика была расстегнута, и оттуда торчал край той же самой многострадальной рубашки. Галстук Петра Семеновича был повязан на манер ошейника вокруг шеи его спутницы. Такая вот пара стояла на пороге номера Володи и, похоже, намеревалась в него войти. Бадмаев же, рывками ворочая глазными яблоками, со скоростью, приличной разве что новорожденному младенцу, нащупал-таки взглядом Владимира и сказал, должно быть, в шутку: