Война не прекращается. Она идет параллельно весне. Южный ветер доносит ее горячее зловонное дыхание…
Ежедневно хорошенькая дикторша ОРТ, изо всех сил стараясь казаться суровой, повествует о новых наших потерях. Сегодня это снова нападение на отряд омоновцев. Трое погибли, трое ранены… В ее оленьих глазах застыла смертная скука – каждый день одно и то же, уже навязло в зубах. Красивых, ровных, надраенных пастой «Бленд-а-мед»…
Переключаю на НТВ. Там диктор более убедителен, а статистика несколько иная: десять погибших, и один умер в госпитале, не приходя в сознание. Ранены шестеро…
РТР всегда дает среднее арифметическое: у них убитых семь, а ранены пятеро…
Я тупо щелкаю пультом, и мне начинает казаться, что мы и вправду призраки. Поколение «нет». – Летучие голландцы. Нас даже сосчитать не могут, отличить живых от мертвых, мертвых от живых… Правду я нахожу лишь в статьях Огурца. Острых, хлестких. Я вижу ее, слышу, я ее осязаю…
– А теперь реклама на канале… – Милое личико девушки расцвело наконец ослепительной улыбкой, посрамившей дряхлый Голливуд…
Я изо всех сил вдавливаю красную кнопку в пластмассовую пластину пульта. Изображение медленно меркнет. Скорее, еще скорее… Меня трясет от свежеструганых гробов и супертонких женских прокладок… И оттого, что для кого-то это почти одно и то же… Еще секунду, и я вышвырну проклятый ящик в окно…
Тяжело дыша, я разжимаю кулаки. Нет, ни черта не получится. Потому что с последней зарплаты я поставил на все окна Вериной квартирки очень прочные и частые решетки…
С моим неполным медицинским я устроился санитаром на «Скорую». Маленькая зарплата, ночные разъезды, газовый баллончик в кармане – на случай попадания к агрессивным наркоманам в ломке, делающим вызов с целью разжиться «колесами». И постоянное общение с человеческим страданием. Работа не для слабонервных. Но в данный момент для меня то, что нужно. Я не знаю точно, скольких в шквальном огне атак прошила именно моя пуля… Иногда мне хотелось верить, что я всякий раз промазывал. А иногда – наоборот. Но теперь, когда я вижу очередного балансирующего между жизнью и смертью, я отчаянно, неистово желаю, чтобы он продлил хоть ненадолго свое пребывание здесь, среди нас. Сколько их выкарабкивается? Я не знаю. И моя роль в их спасении почти никакая, но все же она есть… По крайней мере, если мне и хочется верить во что-нибудь, то в эту свою сопричастности.
Кто-то скажет, что я пытаюсь искупить самый тяжкий из смертных грехов – убийство. Я отвечу: тогда, если Бог есть, почему он столько веков подряд с высоты космического разума равнодушно наблюдает за уничтожением друг друга ничтожными кровожадными существами, пышно и нахально именующими себя венцами творенья? И где он, Высший Суд? Быть может, гораздо ближе, чем мы думаем? Где-то на стыке двух миров – своего личного и всего остального? Кто знает? Я – нет.