– Вы можете встать? – Она протягивает руку. – Рану нужно продезинфицировать. Пойдемте… – Испуг в ее голосе сменился решительной непреклонностью. И эта метаморфоза кажется мне забавной.
– Вы полагаете, что собачий укус сделал меня инвалидом?
– С этим не стоит шутить. У вас кровь…
– У всех есть кровь.
– Пожалуйста, – пацан вдруг просительно-настойчиво дергает меня за рукав, – надо помазать йодом. Иначе в рану попадет инфекция, и ты умрешь.
– А ты не хочешь, чтобы я умер? – зачем-то спрашиваю я, словно это имеет какое-то значение.
– Нет, – отвечает он очень убежденно.
Я перехватываю настороженно-внимательный взгляд женщины. Какую-то долю секунды мне кажется, что она сейчас возьмет сына за руку и быстро уйдет, но вместо этого она произносит:
– Вставайте.
– Вставайте, – эхом повторяет пацан, обхватывая мой палец ладошкой в мокрой варежке. И я почему-то повинуюсь.
– Как тебя зовут?
– Миша. А тебя?
– Слава. И как далеко мне хромать?
– До соседнего подъезда. Невысоко – первый этаж, – отзывается мать.
А мальчишка, хихикнув, объявляет:
– Моего папу тоже зовут Слава.
– Здорово. И что он скажет на мой незапланированный визит?
– А его сейчас нет. Он в Америке работает. Уже очень давно.
– Помолчи, – твердо приказывает мать, и сын послушно затихает.
Почему бы, думаю я, и мне не заткнуться? Раньше детям говорили, что их отцы-невидимки – полярники или секретные агенты. Меняются времена, меняются легенды… Какое мне дело до этой незнакомой усталой, бесцветной женщины, ее мужа и сына? Пусть дадут бинт, и я поеду домой. Слишком много всего для одного вечера…
Ход моих мыслей сбивается оттого, что я чувствую, как мокрая рукавичка, точно все еще выискивая защиты, крепче сжимает мой указательный палец.
Женщина отпирает ключом дверь, обитую рваным дерматином. Щелкает выключателями в коридоре и обеих комнатах. Одна, наверное, детская. Женщина проводит меня в другую, небольшую, обставленную очень просто, если не сказать бедно. Усаживает на затянутый гобеленом диван и отправляется за аптечкой. Я оглядываюсь по сторонам. Висящий под потолком старенький матерчатый абажур струит мягкий оранжевый свет, отражаясь в трюмо, раскачивая тени по детским рисункам и простеньким светлым обоям в мелкий голубоватый цветочек…
Я судорожно дергаюсь, понимая, что этого не может быть, что я совсем в другом месте, в иное время, и постепенно замечаю, что и комната вовсе не похожа…
– Что, так больно? – Женщина склоняется надо мной. В ее серых глазах отражается сочувствие. – Потерпите немного. – Она осторожно протирает рану перекисью, накладывает повязку, перебинтовывает. Ее пальцы теплые и немного шершавые. Как у мамы. – У вас тут совсем свежий шрам…