– Не знаю, на книжках или нет. Но он говорит, что это – шанс. Возможно, единственный.
– Странно. Впрочем, прежде он нас ни разу не подводил, правда? Значит, надо слушаться. Только поедем завтра. Я что-нибудь придумаю…
…самый хлопотный из шаманских обрядов.
Они уехали утром, в Раисином автомобиле. Приближаясь к Алис Спрингс, эти двое уже предчувствовали, что не смогут – и вряд ли захотят – вернуться. В Затерянный Город беглецы вошли в сумерках, не испытывая ни страха, ни сомнений. Они держались за руки, как дети. Впрочем, единственный свидетель их прибытия, фотограф по имени Александр, нередко наезжавший в Lost City, чтобы пополнить свою личную коллекцию диковинных изображений, действительно принял их за влюбленных подростков.
Вечером следующего дня муж Раисы обнаружил в своем бумажнике записку, в которой его жена пространно сообщала, что всю жизнь любила другого человека и вот решилась наконец уехать с ним туда, где их обоих никто не знает, и начать новую жизнь, бла-бла-бла. Она многословно извинялась перед мужем и сыном и обещала в ближайшее время прислать все документы, необходимые для развода. Забегая вперед, можно отметить, что упомянутые бумаги действительно прибыли в срок; на конверте стоял штамп острова Мадагаскар. Столь причудливый обратный адрес почему-то окончательно отбил у ее родных всякую охоту разыскивать беглянку.
Куда более объемный пакет получил владелец юридической конторы, клиентом которой Вениамин числился еще задолго до официального открытия. Среди его содержимого не было ни одного лирического письма, зато указаний, расписок и выполненных по всей форме доверенностей с лихвой хватило, чтобы уладить те немногочисленные дела, которые Вениамин не успел завершить перед отъездом в неизвестном даже самым близким друзьям направлении.
Несколько месяцев спустя разговоры о внезапном исчезновении Вениамина и Раисы перестали казаться их друзьям самой увлекательной темой застольных бесед. А через несколько лет о них забыли окончательно.
кладет в пасть волку свою правую руку.
Я, как ни странно, ведаю, что творю. Осознаю собственную ответственность за всякое ненароком брошенное слово, за каждый нечаянный жест. Знаю, что любой эпизод моего сумбурного предутреннего сновидения может возыметь столь разрушительные последствия, что изобретатель атомной бомбы по сравнению со мною покажется мелким, безобидным хулиганом. Я сам теперь – бомба. А потому долг мой – сохранять спокойствие и безмятежность. Пусть все идет, как идет, но под моим неусыпным контролем.