Сова неподвижно лежала на полу. Господи, неужели умерла? От страха, когда я плечом дернул? Секунды полторы сутулюсь под бременем вины, а потом до меня доходит, что сова – птица серьезная. Не канарейка какая-нибудь. Ее такой ерундой до ручки не доведешь, пожалуй.
Опускаюсь на колени, чтобы получше разглядеть птицу. И вижу перед собой пыльное чучело со стеклянными глазами. Именно чучело, а не труп. В некоторых местах швы разошлись, из них торчат стружки, так что – никаких сомнений.
– И кто же тогда по комнате летал? – спрашиваю жалобно, ни к кому не обращаясь.
Нет ответа. Впрочем, я и не надеялся.
Прикасаться к чучелу мне не хочется, но оставлять после себя бардак – совсем уж свинство. Придвигаю к стеллажу деревянный табурет и ставлю сову на место, на самую верхнюю полку. Колени все еще дрожат, поэтому, слезая с табурета, спотыкаюсь, одной рукой хватаюсь за стеллаж, а другой – за собственную куртку. Бестолковый, но символический жест: за кого и хвататься в безвыходной ситуации, если не за себя самого? То-то же…
На ногах я все же устоял, ничего не разрушил, даже табурет не уронил. И то хорошо. А вот из кармана куртки вылетела скомканная бумажка. Ну да, конечно, та самая записка из зеленой машины, из-за которой я, собственно, и поперся в этот дом. Записка с чудесным постскриптумом: «Ты там держись, ладно?»
Я решил спрятать ее понадежнее. В нагрудный, скажем, карман. И на пуговицу его застегнуть. А для начала надо бы сложить аккуратно драгоценный листок. А то скомкал, как грязную промокашку. Засранец.
Расправляю записку и вдруг вижу, что содержание ее переменилось.
Я не хотела тебя пугать. Просто тебе пока нельзя вылезать в это окно. И в другие окна тоже не нужно вылезать: заблудишься, заплутаешь. Если уж смог зайти в дом, постарайся тут оставаться, пока не захочешь спать. Очень будет здорово, если ты тут уснешь. Сам увидишь.
А вот постскриптум на месте: «Ты там держись, ладно?»
Ладно. По крайней мере, буду стараться. Сделаю, что могу и еще немножко. А потом – поглядим.
Очокочи лишен дара речи, но звуки его голоса наводят на людей панический ужас.
Сидеть в одной комнате с чучелом совы я, однако, не намерен. Предвижу, что спать мне в этом помещении захочется ох как не скоро.
В окно, впрочем, не лезу. Если уж выпало мне невероятное счастье получать хоть какие-то инструкции, буду им следовать. Иду к двери, почему-то на цыпочках. Словно боюсь потревожить сову. А ну как…
Нет. Даже думать об этом не стану.
И вот, когда десница моя опускается на дверную ручку, позади раздается ухающий, клекочущий хохот. Не птичий, но и не человеческий. Даже так: