Раскаяние исторгло слезы из глаз графини де Малеваль.
Горе и только одно горе заставило проливать слезы маркизу де Буа-Траси.
Поляна уже опустела; индейцы, канадцы и французы ушли.
Бержэ шагал молча рядом с графом.
Через минуту последний обернулся:
— Что с тобой, старый дружище? — спросил он его, — чем вызвано такое упорное молчание?
— А тем, что я недоволен вами, господин Луи.
— Недоволен? Значит, ты не одобряешь моего поступка?
— Извините меня, господин Луи, я не только его не одобряю, но даже очень сильно осуждаю. Я все еще спрашиваю себя, как могли вы поступить до такой степени… неосторожно, чтобы…
— Э, ты просто старый безумец! — перебил его молодой человек.
— Однако, совсем не такой, как вы это думаете… Милосердие хорошо в Европе, а здесь оно не только не нужно, но даже вредно. Эти женщины, которых вы так неосторожно пощадили, никогда не простят вам того презрения, с каким вы с ними разговаривали… их две, а из двух одна, по крайней мере, не…
— Что же я должен был сделать, по-твоему?
— У нас есть поговорка: «Убито животное, убит и яд»!
— Несчастный! Убивать женщин!..
— Убивая врагов, не разбирают, мужчина это или женщина, господин Луи… молите Бога, чтобы вам не пришлось убедиться в этом на самом себе и в самом непродолжительном времени.
— На все воля Божья! — проговорил граф. Канадец несколько раз молча покачал головой, но не счел нужным продолжать разговор.
Десять минут спустя весь отряд уже покинул остров.
Возвращение было невеселое.
Оба дворянина чувствовали, как сердце их сжималось при мысли об этой непримиримой ненависти, тяготевшей над ними: они не имели другого оружия, которым могли бы от нее обороняться, кроме показного равнодушия.
Разве эти женщины не защищены своей слабостью от возмездия с их стороны?
Всякий порядочный человек ни за какие блага не согласится мстить им; самое большее, что он может дозволить себе, это — защищаться.
Но дело усложняется еще больше, когда женщины, с которыми имеешь дело, раньше вас любили или были любимы вами.
Увлечения страсти, впрочем, оправдывают до известной степени женщину, которой пренебрегли, и в особенности ту, которую покинули. Граф де Виллье и его друг, стыдясь своей победы, решили противопоставить ударам, которые враги их, без сомнения, попытаются им нанести, только презрение, жалость и насмешки; это ужасное оружие было одно только способно поразить тех, которых в глубине своего сердца они извиняли, так как при этом невольно вспоминали былое счастье и сладкие часы, проведенные в их обществе.
Кроме того, благодаря прирожденному у всех мужчин тщеславию, они видели в этой ненависти неоспоримое доказательство любви, внушенной ими тем, которые теперь их преследовали с таким остервенением.