За этот год она успела расстаться с Дейвом Фергюсоном и провести шесть романтических и несколько печальных недель с неким Полом Резником, ожидавшим призыва в армию. Позже он написал ей длинное письмо из Форт-Силла, Оклахома, где объяснял, что он ее любит, но не желает себя связывать узами брака. Летом она поработала в книжном магазине в Верхнем Бродвее («Из студентов-филологов выходят отличные книготорговцы, — сказал ей хозяин. — Будущего филолога я готов взять на работу не глядя»), а зимой как снег на голову обрушился этот звонок.
— Честно говоря, я сомневался, что ты меня вспомнишь, — сказал он, когда они уселись в кабинете греческого ресторана неподалеку от кампуса Колумбийского университета.
— Почему ты так долго тянул со звонком? — спросила она.
— Природная застенчивость, — объяснил он, разворачивая салфетку. — К тому же этот несчастный роман с молодой особой, чье имя пусть останется неназванным.
— Ясно. Кстати, как тебя все называют? Энди?
— Избави бог. «Энди» вызывает ассоциации с крутым парнем в кожаном прикиде, а это не мой тип. Я всегда был Эндрю. Так сразу и не выговоришь, согласен, — что-то вроде Эрнеста или Кларенса, — но я привык.
По тому, как Эндрю Кроуфорд налегал на принесенное блюдо, можно было понять, что еда ему нравится, — он таки был пухловатым, — и в основном он помалкивал, пока не отвалился, поблескивая жирным ртом. Вот теперь он заговорил, судя по всему получая от этого такое же чувственное наслаждение, как от еды, и пересыпая свою речь словечками вроде «тангенциальный» и «редуктивный». О войне он говорил не как о катаклизме, способном его поглотить, — вторично прозвучала фраза о том, что он развалина, — а как о сложной и интригующей всемирной игре; он говорил о книгах, которых она не читала, и об авторах, чьи имена она слышала в первый раз, а потом перешел на классическую музыку, в которой она была почти полный профан.
— …а как тебе известно, партия рояля в этой сонате одна из самых сложных в мире. В техническом отношении.
— Ты еще и музыкант?
— В некотором роде. Я был так называемым одаренным ребенком, а когда выяснилось, что исполнительского таланта у меня нет, я взялся за сочинительство. Изучал композицию в «Истмане», пока не понял, что здесь мне тоже ничего не светит, и тогда забросил музыку окончательно.
— Наверно, это очень тяжело… вот так бросить то, чем ты жил.
— Да уж, мое сердце разбилось. Хотя мое сердце тогда разбивалось в среднем раз в месяц, так что это был лишь вопрос степени. Что ты хочешь на десерт?
— А сейчас твое сердце как разбивается?