9
В последующие месяцы Милли Кэмпбелл неоднократно пересказывала эту историю, и по ее словам выходило, что все должным образом утряслось.
— Разумеется, — поежившись, добавляла она, — если учесть, что ничего страшнее нам пережить не доводилось. Правда, милый?
Шеп соглашался. В этих декламациях его роль ограничивалась тем, что он мрачно пялился в ковер, временами покачивал головой и двигал челюстью, пока жена не подавала реплику, после которой следовало коротко подтвердить ее слова. Шеп был очень рад, что основную говорильню она взяла на себя; вернее, был рад этому всю осень и зиму. К весне уже хотелось, чтобы для беседы жена выбирала иную тему.
Раздражение почти достигло предела в одну майскую пятницу, когда Милли вновь завела шарманку для новых знакомых по фамилии Брейс — супружеской пары, недавно въехавшей в дом Уилеров. Почему-то казалось предательским кощунством изливаться перед людьми, которые потом станут обсуждать эту историю в том самом доме, и кроме того, Брейсы являли собой весьма неблагодарную аудиторию — с непроницаемым видом они вежливо покачивали головами, выражая сочувствие тем, кого никогда не знали. Но больше всего изводил женин голос, слишком уж смакующей удовольствие от рассказа. Она ведь наслаждается этим, глядя на жену поверх стакана с виски, думал Шеп, когда та добралась до ужасов следующего дня. Ей-богу, просто кайфует.
— …значит, к утру мы оба чуть с ума не сошли, — повествовала Милли. — Мы же понятия не имели, куда делся Фрэнк; названивали в больницу — может, там чего знают, да еще надо было притворяться перед детьми, что все нормально. Но они догадывались — что-то не так, это ж дети, они все чувствуют. Я кормила их завтраком, и тут Дженифер так посмотрела на меня и говорит: «Сегодня мама нас заберет, да?» А сама, знаете, вроде как улыбается, будто понимает, что спрашивать глупо, да вот обещала братику. Я вся обмерла и говорю: «Милая, точно не скажу, я не знаю маминых планов». Ужас, правда? Но ничего другого в голову не пришло… Часа в два мы опять позвонили в больницу, и нам сказали, что Фрэнк только что ушел — он заезжал подписать бумаги, ну и выполнить всякие там формальности, когда кто-нибудь умирает, а немного погодя он приехал к нам. Едва он вошел, я говорю: «Фрэнк, чем нужно помочь?» Только скажи, говорю, мы все сделаем… Ничего не надо, отвечает, вроде, все уже сделано. Я, говорит, позвонил брату в Питсфилд — у него, знаете, есть брат, много старше, вообще-то у него два брата, но он о них никогда не рассказывал, я даже забыла о его родне, — и они с женой, говорит, завтра прилетают помочь с детьми, похоронами и всякое такое. Ладно, говорю, только, пожалуйста, ночуй у нас. Нельзя тебе одному с детьми в твоем доме. Ладно, говорит, переночую, а сейчас, говорит, я хочу увезти детей и обо всем им рассказать. Так и сделал. Вышел во двор, дети бросились к нему, он сказал «привет», усадил их в машину и увез. Ничего печальнее я в жизни не видела. Никогда не забуду, что сказала Дженифер, когда вечером он привез их обратно. Было уже поздно, им давно пора спать, оба сонные; я укладывала Дженифер, и тут она говорит: «Милли, знаете что? Мама теперь в раю, а мы ужинали в ресторане».