— Никакую. Нет, я знаю, ты возьмешься за любую работу, если потребуется, но дело не в этом. Смысл в том, что тебе она вообще не понадобится, потому что работать буду я. Не смейся, ты послушай! Знаешь, сколько за границей платят секретарям в официальных учреждениях? Во всяких там НАТО и ЭКА?[18] А ты представляешь, насколько там жизнь дешевле по сравнению с нашей?
Она прочла в журнале статью и все подсчитала. С ее навыками в машинописи и стенографии денег хватит не только на жизнь, но и приходящую служанку, которая будет сидеть с детьми, пока она работает. Боже, все так замечательно и просто! — ахала Эйприл. Удивительно, как она раньше не додумалась. Однако в ней росла досада, поскольку то и дело приходилось отвлекаться и просить Фрэнка, чтоб не смеялся.
Он трепал ее по плечу, словно уговаривая отбросить эту милую причуду, и посмеивался, но все это было не вполне искренне. Фрэнк пытался скрыть от нее (а может, и от себя), что план его испугал.
— Я серьезно, Фрэнк. Ты что думаешь, я шучу?
— Нет, я все понял. Просто возникла пара вопросов. Во-первых, чем я-то буду заниматься, пока ты зарабатываешь бешеные деньги?
В темноте Эйприл отстранилась и заглянула ему в лицо, словно не веря, что до него еще не дошло.
— Нежели ты не понял? В этом весь смысл. Ты будешь делать то, чем не смог заняться семь лет назад. Искать себя. Ты станешь читать, копаться в материалах, совершать долгие прогулки и размышлять. У тебя будет время. Ты наконец-то получишь возможность определить, чего ты хочешь, а потом свободу и время этим заняться.
Фрэнк усмехнулся и покачал головой — именно это он боялся услышать. На секунду возник неприятный образ: вернувшись с работы, в изящном парижском наряде она, стаскивая на ходу перчатки, появляется в комнате, где в заляпанном яичницей халате он сгорбился на неприбранной постели и ковыряет в носу.
— Послушай… — начал Фрэнк. Соскользнув с ее плеча, его рука пробралась к ней под мышку и потом нежно стиснула ее грудь. — Конечно, все это очень мило и очень…
— Не мило! — Слово прозвучало квинтэссенцией всего самого ненавистного, а рука Фрэнка была отброшена, словно некая гадость. — Боже ты мой! Я не пытаюсь быть «милой» и не приношу себя в жертву… Неужели не ясно?
— Хорошо, хорошо, не мило. Только не злись. Я просто хотел сказать, что с любым эпитетом все это не очень реально, ты согласна?
— Чтобы согласиться, надо иметь весьма странное и невысокое мнение о реальности. Видишь ли, я считаю нереальным то, что происходит сейчас. По-моему, не реально, когда светлого ума человек вкалывает как лошадь и годами мотается на ненавистную работу, а потом возвращается к жене, которая в равной степени ненавидит и этот дом, и это место, и кучку жалких, запуганных… Господи, Фрэнк, ну что я буду рассказывать о нашем окружении, ведь я же цитирую тебя! Помнишь, еще вчера ты говорил Кэмпбеллам, что провинция загоняет реальность в угол, что все здесь хотят воспитывать детей в корыте сентиментальности. Ты говорил…