— Дорогой… — позвала Милли.
— М-м?
Обеспокоенная неприятной мыслью, она медленно повернулась на стеганом пуфике.
— Не знаю… наверное, ты будешь смеяться, только… Тебе не кажется, что Уилеры слегка… задаются, что ли?
— Да ну, ерунда какая! — увещевающим баском ответил Шеп. — Чего ты вдруг удумала?
— Сама не знаю, да вот… Понятно, что она расстроилась из-за спектакля и все такое, но мы-то здесь ни при чем, правда? И потом, в наш прошлый визит к ним все было как-то… Помнишь, когда-то я пыталась объяснить, с каким выражением на меня смотрит твоя мать? Ну вот, Эйприл смотрела точно так же. А теперь она забыла о нашем приглашении… Не знаю, только это странно.
Шеп закрыл баночку с ваксой и убрал щетки.
— Душенька, ты все напридумала, — сказал он. — Гляди, испортишь себе вечер.
— Так и знала, что ты это скажешь. — Милли встала; в розовой комбинации она выглядела невинно и трогательно.
— Говорю, как оно есть. Ладно, расслабься и не бери в голову.
Шеп обнял жену, но улыбка его сменилась брезгливой гримасой, когда он уловил какой-то неприятный душок.
— Наверное, ты прав, извини, — сказала Милли. — Ну, ступай в душ, а я закончу на кухне.
— Спешить некуда, они всегда маленько опаздывают. Может, и тебе душ принять?
— Да нет, я готова, только платье надеть.
Задумчиво намыливаясь, Шеп гадал, почему же от Милли иногда так припахивает. Ведь не грязнуля, вчера только купалась, и дело не в месячных, это он уже давно выяснил. Видно, что-то нервное, вроде сыпи или расстройства желудка; наверное, от всяких переживаний она сильнее потеет.
Но отдает не только потом, размышлял Шеп, вытираясь полотенцем. Иногда потная женщина, ей-богу, возбуждает. Вдруг вспомнилось прошлое лето и духота битком набитого зала «Хижины Вито», где под ритм малого барабана и плач саксофона он танцевал с хмельной Эйприл Уилер, чей влажный висок касался его щеки. Уж она-то вспотела так вспотела — платье липло к мокрой спине, но запах ее был терпким и чистым, словно аромат лимона; от этого запаха и ритмичного движения ее тела у него… ну то есть, возникло… о господи ты боже мой! Это было почти год назад, но пальцы его и сейчас дрожали, когда он застегивал рубашку.
В доме было неестественно тихо. Прихватив пустую пивную банку, Шеп пошел глянуть, чем занята Милли, и в гостиной вдруг осознал, что у него четыре сына.
Он чуть не наступил на них. Опершись на локти, отпрыски восьми, семи, пяти и четырех лет в одинаковых голубых вязаных пижамах рядком лежали на животах и пялились в мерцающий экран телевизора. Челюсти всех четырех курносых белобрысых физиономий, в профиль невероятно похожих друг на друга и на Милли, согласованно трудились над жвачкой, розовые обертки от которой были разбросаны на ковре.