Его тело с трудом умещалось между кроватью и сундуком, лицо было запрокинуто. Чтобы пробраться к сундуку, мне пришлось перешагнуть через него; по шороху я поняла, что задела его подолом. Я старалась не смотреть на Гриббона. Даже к мертвому, у меня не было к нему жалости, слишком я ненавидела его, когда он был еще живым. Обидно лишь то, что именно такой человек, как Гриббон, будет всю жизнь висеть грехом на моей совести.
В сундуке было кое-что из моих вещей, которые я привезла с собой, книга, подписанная на мое имя, да одежда отца. Здесь нельзя было оставлять ничего; ничто не должно даже намекать на мое существование, а тем, кто видел меня, не следует думать, что я уходила торопясь. Все вещи я сложила в холщовую сумку, которая служила со времен путешествия на корабле, закрыла ее и хотела уже идти, но потом вернулась еще раз и собрала все деньги. На этот раз я не собиралась их использовать. Просто без них смерть Гриббона в большей степени походила на результат разбойного нападения, чем когда они валялись рядом с телом и навевали совсем другие мысли. Револьвер же я оставила лежать на полу, там, где бросила.
После этого я с твердой решимостью закрыла дверь, больше уже ни разу не обернувшись назад. И все-таки до конца спокойной я оставаться не могла, поэтому, когда я снова села на лестничную площадку и начала надевать ботинки, то почувствовала, что пальцы мои дрожат и не слушаются. В спешке я затянула один шнурок слишком сильно, и он порвался прямо у меня в руках. Как умела, я постаралась соединить шнурок, но теперь его хватало лишь на половину ботинка. Начав спускаться по лестнице, я обнаружила, что, оставшись не до конца зашнурованным, ботинок с шумом хлопает при каждом шаге и звуки эти зловеще разносятся по всему дому. Никогда еще я не ощущала себя такой одинокой, как в эти минуты.
В камине лежали вчерашние остывшие угли. Я отрезала себе немного хлеба и сыра в дорогу и едва устояла перед соблазном развести огонь и вскипятить чай – больше всего на свете мне хотелось хоть как-то согреться и успокоиться. Но пусть лучше эти холодные угли сыграют в мою пользу. Я не стала брать у Гриббона даже походную флягу, потому что кто-нибудь мог опознать ее. Зачерпнув из ведра кружку холодной воды, я жадно выпила ее и после этого приступила к последней операции – отодвинула расшатанный каминный кирпич, за которым Гриббон держал деньги. Наверное, он считал меня совершенной тупицей, потому что не догадывался, что почти с самого начала я знаю, где он хранит деньги. Слишком много времени я проводила на кухне, чтобы не заметить всей этой его пьяной возни с кирпичом и загадочного поглядывания в сторону камина. Единственное, чего я тогда боялась, это чтобы о тайнике не пронюхал Джордж. Он бы не удержался, чтобы не прихватить с собой деньги. Достав перепачканную сажей кожаную сумку, я не стала даже заглядывать внутрь, чтобы сосчитать, сколько там денег. Это было сейчас не важно. Все равно все они уйдут в землю.